ВОСПОМИНАНИЕ ПЕРВОЕ

    Мы, папа, мама, моя старшая сестра и я проживаем в Тимирязевском районе Москвы, Наш дом затерялся где-то между улицами Зои Космодемьянской и Клары Цеткин, а бабушка и мой младший дядя Фима живут по другую сторону Рижской железнодорожной дороги, недалеко от метро Аэропорт. Мои родители летним теплым вечером несут от бабушки короткое корыто с высокими бортами и двумя ручками. В таких корытах после войны купали детей. Помню, как мы пересекаем рельсы. Я иду рядом и прошусь на руки. Тогда родители сажают меня в это корыто. Такой способ перемещения мне нравится. Мы около станции Красный Балтиец, Там стоит темно зеленый круглый предмет. Рядом какие-то люди. Вдруг внутри него что-то сверкает и вырывается столб света. Потом я узнал, что тот день был днем парада победы, а зеленый круглый предмет был прожектором. Сопоставляя даты, я потом понял, что в тот день мне было два года и восемь месяцев.

ВОСПОМИНАНИЕ ВТОРОЕ

    Мы с мамой на станции метро Аэропорт. По дороге она купила мне пирожное. Оно представляло собой прямоугольник с двумя маргариновыми розочками на концах. Еще действует карточная система распределения продуктов питания, и оно стоит дорого. Я — болезненный ребенок. Мне не хватает белков, жиров и витаминов, и мама пытается компенсировать их нехватку. Я кусаю розочку и ощущаю ее приторный вкус. Мама настаивает, чтобы я ее съел и предлагает попробовать розочку с другого конца. Я пробую, но результат тот же. В горле появился спазм, я давлюсь, но проглотить розочку не могу и начинаю плакать. Мама предупреждает: если я его не буду есть, то она сама его съест. Я не возражаю. Фокус не проходит. Попытки мамы отправить в своё чадо это чудо кулинарного искусства оканчивается неудачей, и она с аппетитом съедает его.

ВОСПОМИНАНИЕ ТРЕТЬЕ

    Мы живем в двухэтажном доме с двумя подъездами. В каждом подъезде четыре квартиры — по две на каждом этаже. В квартире три комнаты и в каждой из них живет отдельная семья. Таким образом, в доме живут 24 семьи. Многовато для сравнительно небольшого строения.Мои родители терпеть не могут соседей по общей кухне, но и они испытывают к родителям аналогичные чувства. И терпеть друг друга им придется до 1956 года пока отец от работы не получит просторную отдельную квартиру, правда, в городе Люберцы. Если бы на месте моего отца был бы Генрих 4, он бы сказал: отдельная квартира на периферии стоит комнаты в столице. Но это будет потом, а пока мы живем в ней. Вокруг расположены одинаковые, покрытые штукатуркой дома. Есть еще пару деревянных домов со стенами из почерневших бревен. На пустырях между домами выращивают картошку и свеклу

    Как каждый ребенок, я нуждался в общении со сверстниками. Но друзей детства как и родителей не выбирают. Дружишь с теми, которые проживают в твоем дворе. И от них я узнал. что являюсь евреем и что быть евреем очень плохо. Да я сам убедился в этом, слушая обрывки разговоров взрослых: Ты такой же жмот, как еврей; ты русский, а ведешь себя как жид и так далее. И еще много раз слышу любимое пожелание в адрес нашего брата: жид, еврей подохни поскорей. Я жалуюсь родителям на юных антисемитов, Они успокаивают меня и говорят, что евреи самые умные и хорошие люди.

    Только у нас в квартире имеется балкон. что вызывает жгучую зависть соседей. Он отделен от улицы деревянной перегородкой. Когда я стою в полный рост, то с улицы меня не видно. Если я хочу посмотреть на окружающий мир, то встаю на стул. В соседнем доме живет колоритная личность по прозвищу Кулич. Он как будто сошел со страниц романов Диккенса: Копна никогда не стриженных волос, одутловатое лицо, лохмотья вместо одежды, рваные ботинки без шнурков. Когда он направлялся к нашему дому, я в ужасе кричал — Ма, Кулич.

    Летом мама укладывала меня спать на балконе. Она объясняла, что мне крайне необходим свежий воздух. Как я понял потом, мама немного лукавила. Недалеко от дома расположилась общественная уборная и южный ветер доносил не очень приятные запахи. Причина моего ночлега на балконе совсем другая. Родителям, проживающим в одной комнате с детьми, было не просто исполнять супружеские обязанности и поэтому старшую сестру отправляли в пионерский лагерь, а мне стелили постель на балконе. На улице в те времена ночью было очень темно, только где-то далеко горел одинокий фонарь. В безоблачную и безлунную ночь хорошо видны крупные и яркие звезды. Уже тогда я заметил, что они излучают свет разного цвета: желтого, зеленого или синего. В одну лунную ночь звезд не было, а перистые облака в лунном свете казались перламутровыми. Было очень тихо, и я вдруг услышал очень популярную в то время песню про одинокую гармонь. Какой-то парень, проходящий мимо нашего дома, совсем неплохо исполнял ее. Я находился в том возрасте, когда все воспринимается буквально. И когда я заснул, то мне приснилась деревенская улица, и вдоль этой улицы летает и кружится без гармониста действительно одинокая гармонь. Ее меха двигались, как будто на ней играют и звучала какая-то музыка.

ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

    Я лежу на операционном столе в хирургическом отделении тестовской больницы в Москве и наблюдаю, как пожилой хирург под краном тщательно моет руки. потом надевает резиновые перчатки и поливает их спиртом. Я набираюсь храбрости и спрашиваю хирурга когда меня выпишут домой. Он что-то говорит, а потом мне дают наркоз, и я впадаю в небытие. Запомнил свои ощущения — разноцветные шарики, меняясь в размерах ходят, кружатся друг за другом хороводом и стоит какой-то гул. Просыпаюсь уже в палате с тугой повязкой на левой ноге. Операция по удалению флегмоны на ноге удачно завершилась. Потом следует послеоперационный период: перевязки и уколы пенициллина и, наконец, появление отца в окне палаты с моей шубой в руке. И я понимаю, что меня выписывают домой. Но радость была недолгой. У меня начинает болеть правая нога. Рентген подтверждает, что в ней тоже образовалась флегмона. Я оказываюсь в той же больнице, снова курс антибиотиков и тот же самый хирург в той же операционной, как и месяц тому назад делает мне операцию. Снова наркоз, но ощущения уже другие. Я врастаю в дерево и не могу выбраться из него. Потом отец рассказывал, что на вопрос о моих шансах выжить, хирург только покачал головой и сказал — Будем надеяться. Посмотрите на него, он весь желтый.

    Но благодаря неустанной заботе родителей, профессионализму хирурга и советской медицине мне удалось еще надолго задержаться в этом мире. Потом отец любил рассказывать про один случай. Как-то он после работы поехал навестить меня в больницу. В палату, которая находилась на первом этаже, его не пустили. Была зима, но он сквозь сугробы пробрался к окну рядом с моей кроватью и постучал. Я увидел его лицо через промерзшее окно и отвернулся. Отец потом с некоторой обидой рассказывал об этом посещении. Он рассчитывал на другую реакцию с моей стороны. Но в этот день мне было очень плохо. После больницы остались воспоминания: туалетное земляничное мыло, ( дома мы пользовались хозяйственным мылом), только появившиеся вафельные полотенца, запах камфоры и бесчисленные уколы пенициллина — единственного тогда антибиотика. Но в больнице существовала еще и духовная жизнь. На всю жизнь запомнил стих, который любил декламировать один сосед по палате:

У попа была коза Через жопу тормоза Он на ней дрова возил Через жопу тормозил.

    Шли годы, я успел еще переболеть несколько раз воспалением легких. Но основная причина моих болезней так и оставалась неизвестной. Мама часто говорила, что после рождения я был крепким младенцем, а стал болеть после поездки из башкирской деревни, где мы находились в эвакуации, в Москву осенью 1943 году. Москва еще не принимала эвакуированных, и родители решили разделиться. Отец был ранен в плечо в боях под Киевом и признан негодным к службе в армии и приехал в Башкирию к семье. И в Москву он ехал первым вместе с моей сестрой, которая старше меня на три с половиной года. Я, годовалый ребенок, возвращался в Москву по плану, разработанному родителями, с мамой. По пути к железнодорожной станции мы должны были переправиться на пароме через реку Белая (приток Урала). Но трос лопнул и паром поплыл по течению. Только под утро он пристал к берегу. Всю ночь мы находились под дождем. Рядом была башкирская деревня, и в одну из изб нас впустили. Когда мама развернула одеяло, я был весь в пене и почти не дышал. Чудом мы добрались до Москвы в нашу комнату в коммунальной квартире, а потом я стал часто болеть.

    Со временем мне удалось полностью восстановиться, и я считал себя здоровым человеком. Прошли годы, и в Израиле у меня берут кровь на анализ на гормоны щитовидной железы. Врач — кардиолог предположил, что у меня лишний вес из-за гипотиреоза (недостаток гормонов щитовидной железы). Его предположение подтвердилось. а пожилая опытная эндокринолог сказала, что меня очень сильно застудили в детстве. Все стало понятно. Оказывается, я до 50 лет страдал от нехватки гормонов щитовидной железы из-за того троса парома, который оборвался в самый ненужный момент.

ВОСПОМИНАНИЕ ПЯТОЕ

    Московская зима. Отряд детишек из детского сада в валенках с галошами, зимних пальто и шапках с опущенными ушами подходит к лесу, который расположился между Тимирязевской академией и железной дорогой. Мы хотим добраться до беседки, которая находится в гуще леса. В глубоком снегу тропинки не протоптаны, и мы идем по накатанной лыжне, оставляя на ней следы от валенок с галошами. Вокруг ели, покрытые снегом, сосны и голые лиственные деревья. Мы добираемся до беседки, счищаем снег со скамеек и садимся. Воспитательница что-то нам рассказывает, а мы внимательно слушаем. В это время появляется группа лыжников и один из них с бандитской злой физиономией кричит на нас, что мы испортили лыжню. Воспитательница что-то отвечает в ответ, и они начинают ругаться. Я боюсь, что этот хулиган-лыжник побьет воспитательницу, а заодно и нас. Когда лыжники исчезают, мы быстро цепочкой уходим вслед за воспитательницей в детский сад по безнадежно испорченной лыжне, чтобы снова не встретиться с лыжниками, когда они появятся около беседки на очередном круге.

ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТОЕ

    Мы с отцом стоим на улице Зои и Шуры Космодемьянских. Напротив нас расположились два здания зеленого и красного цвета. Это женская школа номер 201, в которой училась Зоя Космодемьянская. Вторая школа номер 212 мужская. Её в будущем окончит трагически погибший космонавт Волков. Вместе с ним тогда погибли Добровольский и Пацаев. Вдоль улицы проложена трамвайная линия, по которой курсируют пассажирские трамваи маршрутов 23 и 9. Но не только они. Сразу после войны по Москве вместе с пассажирскими громыхали еще и товарные трамваи, перевшие строительные материалы и металлические изделия.

    В тот день стояла холодная и зябкая погода, и я все спрашивал отца когда мы пойдем домой. И вдруг с грохотом, звоном и звуками губных гармошек из-за поворота появился грузовой трамвай из двух вагонов. Он напоминал своим видом трамвай из знаменитого стихотворения Николая Гумилева. На открытых платформах сидели одетые в телогрейки или старые шинели немолодые люди. Многие из них играли на губных гармошках. За первым трамваем последовал еще один такой же. Отец мне объяснил, что это пленные немецкие солдаты возвращаются на родину в Германию. Прогромыхав мимо нас, трамваи свернули на Ленинградское шоссе. А там на Белорусском вокзале бывших пленных ждали пассажирские поезда. Уже сейчас спустя 75 лет я понял, что не случайно мы с отцом оказались в тот день рядом с трамвайной линией. В конце войны и первые послевоенные годы мой отец, по специальности, инженер-строитель работал прорабом на строительстве квартала похожих на бараки домов. В качестве рабочей силы использовались немецкие пленные. Стройка находилась рядом с Коптевским рынком недалеко от Тимирязевской академии. Отец знал идиш и немного немецкий и без труда общался с пленными немецкими солдатами. Он, очевидно, знал время отъезда их на родину и решил проводить своих бывших коллег по работе, да и жили мы тогда совсем рядом с трамвайной линией.

    Обычно человек, погруженный полностью в свои проблемы не склонен замечать трагедий окружающих его людей. Первые послевоенные годы были очень тяжелые. На пленных немцев советские граждане смотрели как на врагов и не испытывали к ним жалости и сочувствия. И такое отношение к пленным понятно. Но жизнь пленных была непрерывной, длившейся долгие годы, трагедией. Сначала длительное пребывание на фронте, потом жизнь в плену в тяжелейших условиях. Я где-то читал, что половина немецких военнопленных по разным причинам погибла в СССР. И теперь выжившие возвращались домой в неопределенность. Как к ним, больным и постаревшим, отнесутся их жены, как их встретят дети, живы ли их родители, сохранились их дома и другая собственность. Масса вопросов. История пленных могла стать основой для талантливых романов, но я не знаю ни одного крупного писателя, написавшего роман на эту тему. Впрочем одного такого писателя я нашел. Это греческий поэт и писатель Гомер. Первая его книга целиком посвящена войне. Зато вторая написана о человеке, который, возвращаясь домой после десятилетней войны пребывает долгих семь в плену у нимфы Калипсо а потом, прибыв на родину отбивает в драматической борьбе свою собственность и самое главное спасает от назойливых женихов свою горячо любимую жену Пенелопу. Но Одиссею было легче. Время пребывания у нимфы не было таким тяжелым, а даже приятным.

    Конечно, можно всех немецких солдат обвинять в Холокосте, и это правильно. Но, с другой стороны, простые немецкие солдаты, призванные на войну вопреки их желания, несчастные, постаревшие и больные люди. Дома, которые пленные строили вместе с отцом были одноэтажные и напоминали бараки, но у каждой жилой единицы был свой выход на улицу. Этим они отличались от бараков в Москве, построенных еще до войны, где была коридорная система, а с обеих сторон коридора располагались комнаты. Длинный коридор было невозможно проветрить и в нем накапливались запахи папиросного дыма, водочного перегара, пота немытых тел, сырой гниющей древесины. Но это еще не все. С одной из сторон барака располагалась кухня с газовыми плитами, и у каждой семьи был свой столик. Пар, поднимающийся из кастрюлей и сковородок с не всегда аппетитной еды вносил свой вклад в букет запахов. В том канцерогенном воздухе можно было вешать топор. Но народ в те времена был крепким и нормально существовал в такой атмосфере. В одной из комнат барака проживала моя бабушка со стороны мамы вместе со своим младшим сыном.

    В домах, которые строил отец, вместе с пленными, коридоров не было, за счет этого была увеличена жилая площадь. В доме была вода, а остальные удобства в соответствии с суровыми правилами тех лет располагались на улице. И в это время в Москву возвращается мой дядя Миша по линии мамы с женой Надей и сыновьями — Борисом, Геннадием и Валерием. Когда сыновья подросли, то старший и младший стали по маме Денисовами, а средний Геннадий, оставил фамилию отца — Шейнман и стал переводчиком. В полном собрании Теккерея есть его переводы. Жить семье было негде, но благодаря хлопотам отца, они получили в одном из построенных домов нехитрое жильё, и были счастливы по крайней мере первое время.

    И еще одну проблему помогли им решить родители. Они дали семье дяди мешок картошки. Я тогда выступил категорически против такого непродуманного решения. Но кто прислушивается к мнению четырехлетнего ребенка?

    А теперь я вынужден рассказать о самом ужасном событии, произошедшим с дядей Мишей. В шестидесятые годы прошлого столетия было модно защищать кандидатские диссертации. Кандидат наук — это престижно, и, кроме того, звание давало солидную прибавку в жаловании. И дядя Миша следуя моде, написал диссертацию и готовился к защите. В один из летних вечеров он шел со своим коллегой по улице. Они что-то обсуждали, и дядя Миша не заметил надвигающегося на него трамвая. Его коллега успел отскочить а дядя трагически погиб. Так он разделил судьбу булгаковского героя и своего тезки Берлиоза.

ВОСПОМИНАНИЕ СЕДЬМОЕ

    Утром одного из воскресных дней отец объявил, что с сегодняшнего дня в стране отменяется карточная система, и продукты можно покупать за деньги. У меня сразу посыпались вопросы. Во всех ли булочных и магазинах цены будут одинаковыми. Если нет, то надо покупать продукты и хлеб там, где цены ниже. Сколько хлеба я могу купить сразу? Можно ли в одной булочной покупать хлеб несколько раз в день? Тетя продавщица вспомнит меня и второй раз хлеб не продаст. И вот мы идем в лучшую булочную в нашем районе. По дороге отец занимается моим экономическим образованием. Чтобы покупать больше вещей и продуктов надо иметь больше денег. Чтобы иметь больше денег надо окончить хороший институт. А в нашем районе было два института: один хороший, а другой плохой. Хороший — это Московский авиационный институт (МАИ), а плохой — это рыбный институт. В те давние времена рядом с Тимирязевской академией был такой институт. Но для поступления в МАИ надо хорошо учиться. Отец, конечно, лукавил. В него тогда да и потом евреев не принимали даже с отличными отметками. Но ребенка не стоит преждевременно информировать о суровой реальности. Как поется в известной песне: наступит время — сам поймешь, наверное.

Что касается рыбного института. В него поступил тогда двоюродный брат моего отца по имени Лёва из небольшого города Клинцы, о существовании которого широкой общественности стало известно после начала так называемой СВО. Мальчик бредил морем, и родители нашли для него такой компромиссный вариант. Но Лева покинул рыбный институт и отправился поступать в морское училище, забыв при этом свой чемодан в общежитии. Он справедливо решил, что в специальности, полученной в институте, рыбы будет больше, чем моря. А за чемоданом по просьбе его родителей отправился отец, прихватив меня с собой. Институт на меня не произвел впечатления. Впрочем, его вскоре закрыли и при всем желании я бы не смог туда поступить. А Лева всю свою жизнь прослужил штурманом в торговом флоте.

И вот мы в булочной. В ней стоит незабываемый запах ржаного хлеба, на прилавках у продавцов специальные ножи для резки хлеба. Он продается на вес. А взвешивание производится еще на весах с гирями. После взвешивания отец расплачивается наличными и получает сдачу. По пути домой я решаю задачу: Сколько положено сдачи, если известна цена хлеба и значение денежной купюры, которой отец расплатился. Я, несмотря на пятилетний возраст к радости отца легко справляюсь с этой задачей.

ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЬМОЕ

    В послевоенное время в Москве было поголовное увлечение коньками. Следуя моде я тоже имел коньки под названием английский спорт. Они были без ботинок и прикреплялись к валенкам с галошами веревками. Но в это время уже появились коньки гаги с ботинками, а у отдельных пижонов были даже длинные коньки норвежки, предназначенные для скоростного бега. Но я был скромный мальчик и мечтал о самых обыкновенных гагах.

    В один зимний день в дверь нашей комнаты постучали. На пороге стоял мой одноклассник Иосик Злотников с парой коньков на шее. Он принес их к нам для продажи. А теперь несколько слов о личности Иосика. Он жил со своей мамой, высокой рубенсовского типа женщиной в просторной комнате, в которой царил идеальный порядок. В отличие от мамы Иосик был худенький и невысокий мальчик. В первом классе он ходил зимой в школу в подпоясанной ремнем цигейковой шубе до пят. К четвертому классу он вырос, и шуба превратилась в полушубок. Иосик всегда пытался что-то продать или обменять, дома у него была целая коллекция дефицитных тогда разноцветных шариковых ручек — мечта каждого мальчишки. Однажды у Иосика я делал уроки, и он предложил мне писать шариковой ручкой. В те времена разрешалось в тетрадях писать только перьевыми ручками, но Иосик уверил меня, что учительница ничего не заметит, и я ему поверил. Когда я закончил выполнение упражнения, он торжественно объявил, что за записи именно этой ручкой наша учительница Лариса Николаевна Устюжанина ставила двойки. Короче говоря, это был еще тот мальчик.

    Я с помощью мамы с трудом натянул на ноги эти коньки. Они были малы и жали, но я сказал, что они мне в самый раз. Но маму не обманешь, она сразу сказала, что они тесны. Иосик принялся убеждать, что ботинки разносятся, кроме того, он просит совсем недорого. но сделка не состоялась, и я заплакал. Прошло несколько дней, и утром я обнаружил на стуле рядом с кроватью новые коньки с ботинками, и пахли они кожей и железом. Моей радости не было предела. Не смутило меня и то, что ботинки были на размер больше. У меня были практичные родители. Коньки были куплены, как тогда говорили, на рост. Зато можно было натянуть на ноги еще одну пару носков. У меня началась совсем другая жизнь. Сначала с сестрой, а потом и сам на коньках я добирался до платного катка, где катался под музыку.

    Тогда на окраинах Москвы дороги зимой не чистили от снега, и на них образовывалась обледеневшая колея. Я видел, как мальчики цеплялись крючками за задний борт ехавших грузовиков и катались. Мне пришла мысль тоже попробовать. Я где-то достал крюк, выбрал удобную машину и поехал, но вдруг услышал милицейский свисток и увидел идущего ко мне милиционера, и он приказал мне следовать за ним. По дороге он ругал меня за мой поступок. Когда мы поравнялись с продовольственным магазином, он приказал ждать его на улице и зашел в магазин. Таким образом он решил отпустить меня, но я этого не понял. В это время из магазина вышла соседка и, увидев меня, спросила, что я делаю. Узнав о моем задержании милицией, она сказала, чтобы я быстрей бежал домой, что я и сделал.

ВОСПОМИНАНИЕ ДЕВЯТОЕ

    Моя мама работала детским врачом и летом выезжала с садиком на лоно природы. Так я оказался в поселке Крюково. Спустя десяток лет на этом месте возникнет город электроники Зеленоград, а тогда это был дачный поселок с расположенным недалеко озером. За поселком простирался орешник до самого шоссе Москва — Ленинград. Мама была занята на работе, а я примкнул к местным мальчишкам. На садовых участках этих дач в изобилии созревали малина, красная и черная смородина. Ветки кустов проросли сквозь щели в заборах, и мы считали, что можем воспользоваться созревшими на них ягодами. Но у владельцев дач было другое мнение по этому поводу и они кричали, чтобы мы убирались. В противном случае спустят на нас собак. Среди владельцев дач были и евреи. Куда же без них. К примеру, там находилась дача знаменитого авиаконструктора Лавочкина. Юные антисемиты безошибочно идентифицировали национальность владельцев и в ответ кричали антисемитские ругательства. Я, конечно, молчал, но компанию юных антисемитов не покидал.

    И вот наступило воскресенье, и в деревню Крюково приезжает мой отец. И, конечно, он идет со мной на прогулку по дачному поселку. Вдруг я вижу, как впереди на дороге стоит статная дама в синем платье и с интересом смотрит на нас. И в ней я узнаю женщину, которую еще вчера обзывали нехорошими словами мои приятели. Я делаю неудачную попытку свернуть на боковую тропинку, но отец крепко держит меня за руку. Он тоже заметил ждущую нас даму и даже визуально определил ее национальность Когда мы приблизились, она без лишних слов спросила отца: еврей ли он, и получила утвердительный ответ. Потом не без гордости он сообщил, что соблюдает традиции и даже посещает синагогу. И тогда дама рассказала о моем общении с гнусной компанией антисемитов. Отец обещал, что накажет меня и запретит встречаться с этой компанией, но наказания не последовало. Ему было важно, чтобы я для укрепления здоровья бегал по поселку, а не сидел вместе с мамой в медкабинете рядом с заболевшими детьми. А воспитание во мне еврейского самосознания он решил отложить на потом.

ВОСПОМИНАНИЕ ДЕСЯТОЕ.

    В мужской школе № 603 в начальных классах обучалось четыре еврейских мальчика: Гриша Гарцман, Игорь Миллер, Иосик Злотников и я, Шура Лифшиц, а учительницу звали Лариса Николаевна Устюжанина. И вот однажды на уроке злостный антисемит и хулиган по фамилии Соболев обозвал Игоря, самого боевого из нас, жидовской мордой, и он тут же пожаловался учительнице. Лариса Николаевна вызвала этого Соболева к доске отругала его и объяснила ему азы ленинской национальной политики о равенстве всех народов, населяющих СССР и потом неожиданно для всех, чтобы поддержать евреев класса сказала, что она тоже еврейка. Муж ее Иван Дмитрич был завучем и работал в этой же школе. Помню, что Лариса Николаевна была всегда в аккуратном платье с белоснежным воротником, которое прекрасно смотрелось на ее по возрасту стройной фигуре и даже в зимнее время она ходила по школе в туфельках на каблуках А в это время ее коллеги расхаживали в переменах в валенках, безразмерных шерстяных кофтах и черных юбках. Муж Ларисы Николаевны был настоящим просветителем, любимцем всех учеников. Помню, как он за шиворот вел хулигана выше его ростом и в несколько раз сильнее к себе в кабинет, а тот только смущенно улыбался. Когда я жил уже в Люберцах, то узнал, Что Иван Дмитриевич умер и его бывшие ученики ходатайствовали, чтобы в честь него назвали одну из улиц нашего района. Но просьбу отклонили. Он даже не был членом партии. Вот Войков, в честь которого названа ближайшая к школе станция метро — молодец. Он и коммунист и цареубийца и вообще хороший человек.

    В тот день я еле дождался вечера и рассказал, родителям, что моя любимая учительница — еврейка. Родители посмеялись, но разубеждать меня не стали.

ВОСПОМИНАНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

    Осенний день. Отец сообщает, что сегодня вечером наступает новый еврейский 5711 год. У евреев это число такое большое, потому что мы самый древний народ, а у гоем сейчас только 1951 год, да и то благодаря одному еврею. С его дня рождения у них идет счет лет, но об этом нельзя никому рассказывать. Я отвечаю, что понимаю. В то время дети в еврейских семьях были настоящими конспиратами.

    Некоторое время спустя утром в воскресенье (единственный выходной день недели тогда) мы с отцом отправляемся в московскую хоральную синагогу. Нам предстоит добраться на трамваях номер 9 или 23 до станции метро Сокол, а дальше с пересадкой до станции Дзержинская. Громадная площадь пустынна, вдали стоит Феликс Эдмундович, а за ним здание КГБ. Каждое воскресенье москвичи штурмовали промтоварные и продовольственные магазины столицы. Помню столпотворение в ЦУМ. Но на площади Дзержинского магазинов нет. Детский мир построят через десять лет, а в знаменитый сороковой гастроном, расположенный за зданием КГБ, обычных граждан в те времена не пускали. Потом я часто бывал на этой площади. Как заботливый отец, я посещал детский мир, и уже открытый для всех сороковой гастроном а также расположенный рядом большой книжный магазин. Но, занятый домашними делами, я не обращал никакого внимания на фигуру железного Феликса, как в прямом. так и переносном смысле.

    Лет пятьдесят тому назад я читал о нем сыну очень проникновенный рассказ. написанный писателем по фамилии Яковлев. Конечно, я обратился в Интернет, чтобы узнать подробности биографии этого талантливого писателя и выяснил, что в детстве у него была другая, но тоже красивая фамилия — Ховкин. Очень кратко расскажу содержание рассказа: Дзержинский во главе ЧК борется из последних сил с контрреволюцией. Он кристально честный человек, и у него такой же паек, как у рядовых чекистов. Естественно, что он не получает необходимый набор жиров. белков и углеводов, необходимый для борьбы с контрреволюцией.

    И вот однажды один простой чекист получает из дома мешок картошки и кусок сала и решает отдать продукты на кухню, чтобы из них приготовить обед для любимого шефа. Увидев сало с жаренной картошкой на своем обеденном столе, железный Феликс спрашивает у коллег: все ли красногвардейцы получили этот обед, и они отвечают, что все, но какие то сомнения мучают Феликса. Он встает, спускается по лестнице к входу, где стоит часовой с ружьем, и спрашивает его: что вы ели сегодня на обед. Часовой знает про меню для любимого шефа, понимает коварный смысл вопроса и уверенно отвечает: Я ел картошку с салом. И только услышав ответ часового, Дзержинский приступает к трапезе.

    Я конечно поверил в правдивость этой истории. Зачем этому Ховкину — Яковлеву врать.

    Мы проходим мимо политехнического музея, мимо площади Ногина и по улице Богдана Хмельницкого выходим на знаменитую горку (улицу Архипова) на которой и расположена синагога. Московские евреи так называли эту улицу потому что она проходила по довольно крутому склону. В главном зале синагоги безлюдно и отец ведет меня в комнату, в которой по его словам самые умные евреи обсуждают философские проблемы. Мы заходим в нее и я вижу, как несколько худых и морщинистых стариков в талесах, тфилинах на головах, размахивая руками, громко ругаются на идиш. Живописная картина, они могли вполне стать натурой для Рембрандта. Отец понимает, что эта сцена не соответствует его рассказу о мирно беседующих философах, и мы возвращаемся в большой зал. Отец молится, а я читаю выбитую в камне молитву за благополучие советского правительства, и смотрю на желтые звезды на синем потолке. Потом отец приглашал меня снова посетить синагогу, но я под разными предлогами отказывался. И это была первая трещина в отношении отца ко мне. Возможно, он мечтал, что мы с ним вдвоем будем посещать синагогу, обсуждая по дороге теологические вопросы. Но этого не произошло.

    До сих я задаю себе вопрос: Всю свою жизнь отец был религиозным человеком, или вернулся к религии в определенный момент? Отец рано потерял родителей и решил переехать в Москву. Чтобы получить прописку, он пошел на прием к Калинину, рассказал свою историю и тот дал знак секретарю удовлетворить просьбу. Так он стал москвичом, устроился на стройку подсобным рабочим и занялся еще общественной работой. Стройка была необычная: дом для поэтов и писателей в начале нынешней Тверской рядом со МХАТом. В этом доме должны были получить квартиры Маяковский, Светлов и другие поэты и прозаики. Но Маяковский не успел переехать в новую квартиру, потому что застрелился, и его квартиру дали кому-то другому, а Светлов прожил в этом доме до конца жизни. Отец, как ни странно, был комсомольским активистом или даже секретарем комсомольской организации и познакомился со Светловым, который иногда приезжал на стройку. Однажды отец приехал к Светлову в его старую квартиру, чтобы поэт помог пройти ему и его товарищу на поэтический вечер поэта Безыменского Светлов написал ему записку: Саша, пропусти на твой вечер двух этих ребят, а когда ты станешь знаменитым, и я тоже приду. Приведу пример юмора Светлова. Однажды, не очень трезвый, выходя из ресторана, он принял адмирала за швейцара и сказал,

Швейцар, такси.

Адмирал обиделся и объяснил поэту, что он работает адмиралом, а не швейцаром, но Свелов не растерялся и сказал,

Тогда катер.

    Эта шутка долго ходила по Москве. Кстати фамилия по рождению у поэта была Шейнкман. А девичья фамилии мамы была Шейман. Различие в одной букве. А вот драматург Александр Володин по рождению мой однофамилец и еще вдобавок тезка. Может быть поэтому у меня правда с опозданием появилась тяга к литературной деятельности.

    Отец поступил в строительный институт, закончил его, женился, работал после окончания на строительстве дома, в котором должен был получить квартиру, потом родилась моя сестра, мама закончила медицинский институт, и в это время началась война, и отец пошел воевать добровольцем. В институте была военная кафедра, поэтому он получил звание офицера. На войне он командовал саперным взводом, который вскоре стал стрелковым и был ранен в плечо под Киевом. Санитары сделали ему перевязку и сказали, что недалеко стоит готовый к отправке санитарный поезд. Местность простреливалась немцами, надо было идти пригнувшись, но тогда он мог не успеть на поезд. Кроме того, сочилась повязка и он боялся потерять сознание. И тогда он принял единственно правильное решение и побежал к поезду изо всех покидающих его сил. Он успел в поезд за несколько минут перед отправлением и переехал на левый берег. И это был последний санитарный поезд, который прошел по мосту на левый берег Днепра. Возможно, чудесное спасение привело его в религию, а может быть, он как маран в Испании скрывал свою религиозность.

    С возрастом я убедился, что религиозность человека определяется набором генов, которые он случайным образом получил от родителей. Я вырос в религиозной семье, но стал атеистом, как мои дяди и тети со стороны мамы. Да и брат и сестра отца также были далеки от религии. А вот мои двоюродный и троюрный братья выросшие в светских семьях в Москве, в Израиле в благодатной среде стали религиозными и вместе ходили в синагогу, причем троюродный брат имел первый спортивный разряд по лыжам. Таким же верующим хотел видеть меня мой отец но его мечтам было не суждено было сбыться. Мама, во всем соглашаясь с отцом, в укор мне говорила о некоторых ее знакомых: он еще такой молодой, а уже такой религиозный. И все же мечта отца сбылась, его внук, сын моей сестры через поколение в таком количестве получил соответствующие гены, что стал не просто верующим евреем, а даже ортодоксальным, и с избытком получил любовь и внимание и бабушки и дедушки.

    Но при всем своем атеизме, я очень суеверный человек. Женщины с пустыми ведрами по Израилю не ходят, но черных котов превеликое множество, и я стараюсь, чтобы они не пересекали мне дорогу Я всегда жертвую на больных детей и подаю деньги религиозным евреям, просящим милостыню. Однажды я прошел мимо такого еврея, а потом вспомнил, что в этот день мы ждем одно важное для нашей семьи сообщение. Я выбежал из дома, чтобы дать этому человеку деньги, но его и след простыл.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

    Зима 1952 — 1053 года, каникулы. Отец берет меня к себе на работу. Он строит очень важный военный объект. Дорога до его места работы длинная Трамваем №9 или №23 до станции метро Сокол, потом 3 остановки до станции метро Белорусская, далее пересадка на кольцевую линию, и еще 3 остановки до станции Комсомольская. Дальше электричкой с Казанского вокзала до станции Люберцы, где нас ждет служебный автобус. По дороге в автобусе мы проезжали через город Лыткарино. В этом городе строительно монтажное управление(СМУ) где главным инженером работал отец, построило школу, в которой учился сам Николай Расторгуев — знаменитый эстрадный певец. Многие его помнят. Он пел а может быть еще поет песню про батяню-комбата. В песне есть такие строки: За нами Россия, Москва, и Арбат. Мне кажется, это нелогично. Зачем упоминать про Москву и Арбат. Ведь Москва находится в России, а Арбат в Москве. Возможно, у поэта возникли трудности при поиске рифмы к слову “комбат”. Так появился Арбат. Но за исключением мелких погрешностей песня хорошая. Во время так называемых мясных штурмов она могла бы поднять боевой дух контрактников и мобиков. Мы выезжаем из Лыткарино и едем в деревню Тураево. Нам остается проехать еще три километра по дороге, окруженной лесом .. Когда я жил в Тураево летом, то часто гонял на велике в Лыткарино за мороженным. Интересно, сохранился ли тот лес. Все таки с тех пор прошло 68 лет.

    Поездка на работу в один конец у отца занимала два часа и столько же дорога вечером домой. Не просто, но мой отец был физически очень здоровым человеком. В подмосковных электричках в то время по вагонам ходили нищие, в основном инвалиды войны. Сначала они рассказывали печальную историю своей жизни, потом исполняли жалостливую песню и затем приступали к сбору денег. Отец решил использовать ситуацию, чтобы воспитать во мне чувства сострадания и милосердия. Он сказал, что очень важно помогать таким несчастным людям и вручил мне несколько монет, чтобы я дал их нищему, когда он будет проходить мимо нашей скамейки. Был самый разгар кампании против врачей-вредителей и у народа традиционная ненависть к евреям многократно усилилась. Возможно поэтому в конце своего выступления нищий заявил, что от евреев он деньги не принимает. Здесь не было ничего личного, только бизнес. Этот человек понимал, что в любом вагоне электрички, следующей по Москве и Московской области евреев было значительно меньше, чем антисемитов. И если у последних были сомнения давать или не давать милостыню, то после таких слов нищего они отпадали. Услышав эти слова, я отвернулся и стал смотреть в окно, а отец уткнулся в газету. Проходя мимо нас, нищий на секунду остановился, посмотрел в нашу сторону, быстро все понял и последовал дальше. В тот раз урок милосердия у отца явно не получился.

    В моей памяти сохранилось далеко не все о том времени. Помню только со слов мамы, что наш сосед по фамилии Хмизюк рассказывал на кухне, когда мама там готовила ужин, что был в милиции и там ему обещали после нашего выселения передать освободившуюся комнату его семье. Мама, человек некурящий, в тот вечер долго стояла у открытой форточки и курила.

    И у отца в печальные времена ожидания выселения евреев из Москвы произошел не желаемый инцидент. Вкусы в еде, как у выходца из белорусской крестьянской семьи, у него были самые простые: отварная картошка с селедкой, каши, вареные яйца, ржаной хлеб. И еще он любил черную редьку, заправленную подсолнечным маслом и, конечно, гефилте фиш почему то из щуки и с вареной свеклой. Да еще коврижки и французские булочки. На Ленинградском шоссе до настоящего времени стоит дом №18 — темно серое мрачное здание. Отец называл его по старинке дом НКВД, потому что и до войны в нем проживали чекисты со своими семьями. В этот дом с отцом переехал когда-то Лев Лещенко и поступил в расположенную рядом знаменитую школу № 201 имени Зои Космодемьянской. И в этом доме была прекрасная булочная, куда зашел отец и попросил у продавщицы свой традиционный набор: черный хлеб, кусок коврижки (она продавалась на вес) и те самые французские булочки. Но та заявила, что таких булочек у нее нет,

— Как же нет, а это что, — сказал отец,— и указал на полку с булочками,

— Товарищ, пора знать, что эти булочки городские, — ответила продавщица. И в этот разговор вмешался гражданин в штатском, проживающий очевидно в этом доме. Он сказал, что этому товарищу капиталистическое государство нравится больше его родины и скоро мы найдем управу на таких граждан. Отец, забрав продукты пулей вылетел из булочной направился домой, периодически оглядываясь и ругая себя, что забыл о борьбе партии с проявлениями космополитизма.

ВОСПОМИНАНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ

    Лето 1953 года. Сталин умер, врачей-евреев выпустили из заключения, и жить стало лучше, жить стало веселее, как говорил покойный вождь, а меня отправили в пионерский лагерь. В один из дней мы с пионервожатым идем в поход в лес и через час мы у цели. Живописная поляна с множеством красивых цветов и кустов земляники. Природа в те времена под Москвой была еще не тронута цивилизацией и строительством дач. На поляне бьет родник. Мы пьем холодную воду, а потом наш вожатый объявляет соревнование по сбору земляники. Ягоды надо насаживать на стебель. Тот, кто соберет больше, победитель. Все дети усердно собирают землянику. Я не самый проворный, и понимаю что проигрываю. Тогда я съедаю ягоды и подхожу к большой сосне. Сверху ее кора желтая, а внизу бурая и по ней течет теплая смола. Я трогаю ее пальцем и нюхаю ее восхитительный запах.

    Пока мы беззаботно резвились на лоне природы в стране произошли важные события. В лагере мы узнаем, что Лаврентий Павлович Берия оказался предателем, вредителем и еще английским шпионом. Портреты советских вождей в застекленных рамках высились на стене под крышей столовой. Один из мальчиков отряда взобрался на крышу столовой с трудом сорвал портрет негодяя, которому не место среди борцов за построение коммунизма, и бросил его на землю. Я подошел к нему. Сквозь треснувшее стекло на меня строго смотрел через пенсне самый спорный и неоднозначный деятель Советского государства. Но тогда я об этом не думал, а завидовал тому мальчику, который так ловко низверг Лаврентия Павловича с пьедестала.

    Много лет спустя я работал вместе с неким Олегом Лойкой в НИИ. Был расцвет эпохи застоя, и тогда существовала единственная версия, по которой Берия был расстрелян после суда в конце 1053 года. Но Лойко рассказал мне о совсем других обстоятельствах его смерти. Бывшая специальность Олега была — инструктор по вождению танков и работал до НИИ он в академии бронетанковых войск. К нам он попал по блату, поскольку являлся ближайшим родственником Фотиевой — бессменного секретаря Ленина. Он был общительным парнем, играл на гитаре песни Высоцкого и был незаменим в командировках. Однажды, когда мой начальник и главный конструктор тяжело заболел, Лойко устроил его в правительственный санаторий. Так этот Лойко рассказал, что в день ареста Берия был помещен на гауптвахту одной из армейских частей и офицеру, охраняющему Лаврентия Павловича был дан приказ убить его, если к гауптвахте подъедут подозрительные военные. Не исключалось, что части МВД могут попытаться спасти своего шефа. Когда на улице появилась колонна машин с военными, этот офицер на всякий случай убил пленника ударом табуретки по голове. Потом, однако, оказалось, что это была армейская часть. Не знаю, можно ли верить этой версии. Как говорится, за что купил, за то и продал, но Олег был хорошо информированным человеком.

ВОСПОМИНАНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ

    В пионерском лагере мне категорически не нравилось, и следующие летние каникулы я проводил у отца в деревне Тураево, и, конечно, подружился с местными мальчиками. Жили мы в двухэтажном доме в небольшой комнате. В этой же квартире проживала пожилая супружеская еврейская пара. Начальник снабжения треста по фамилии Окунь с женой. Таких домов было всего два, а рабочие жили в многочисленных барачного типа домах. Обедал я вместе с отцом в столовой СМУ. В свой первый обед отец увидел, что я не могу осилить порцию второго. Он подумал, что это из жадности, но я наклонился к отцу и шепотом спросил, можно ли оставлять еду в тарелках, и отец сразу разрешил.

    В один из дней в поселок Тураево привезли несколько очень больших палаток и на территории поселка установили их в ряд, на землю в палатках положили еловые ветки, а

    затем в каждую палатку привезли матрацы и сложили их друг на друга. Мы залезали на эти матрацы и прыгали вниз на еловые ветки. Так развлекались несколько дней, пока на грузовых машинах не стали приезжать люди и селиться в эти палатки. Я, конечно, спросил у отца, что это за люди. Он объяснил, что это бывшие колхозники, они сначала будут работать на стройке, а потом на построенных предприятиях. Тогда я задал отцу сакраментальный вопрос: если все колхозники станут рабочими, то кто будет выращивать на полях продукты питания? Мой вопрос отцу очень понравился.

    Спустя пару дней мы с отцом гуляли по лесу и встретились с супружеской парой. Мужчина — Ульянов Михаил Григорьевич был главным инженером треста Особстрой № 2, а его жена домохозяйкой. Летом они жили в том же доме, но занимали целую квартиру. Отец решил похвастаться умным сыном и рассказал о моем вопросе. Михаил Григорьевич уважал отца за знания и работоспособность, а ко мне относился с барским презрением.

— Ты, Шурик итак толстый, а думаешь только о еде. Это не хорошо. Надо читать хорошие книги. Какие стихи ты знаешь?

Я обиделся и назло ему продекламировал Некрасова

О, Волга, колыбель моя,

Любил ли кто тебя, как я……..

    Когда я закончил, жена Михаила Григорьевича сказала мужу, — Ну что ты пристал к ребенку, Шурик совсем не толстый, ты лучше на себя посмотри, и стихотворение он рассказал с выражением.

    Будущее показало, что мои опасения были не напрасны. После смерти Сталина председателем совета министров стал Маленков. Он планировал сократить военные расходы и увеличить выпуск товаров для населения. Но в результате интриг к власти пришел Хрущев, и началась гонка вооружений и за ней гонка за первенстве в космосе и еще глупое освоение целинных и залежных земель в Казахстане.

    Мне привелось несколько раз видеть Никиту Сергеевича сначала на демонстрации на Красной площади в честь полета Гагарина и потом на Первомайской демонстрации, где я участвовал в параде физкультурников и проходил рядом с трибунами. Перед нами проезжали тягачи с ракетами и на Красной площади из-за выхлопных газов невозможно было дышать. Я тогда разглядел Хрущова. Он не производил впечатление умного человека. А потом был длительный период застоя с Брежневым. Основная его заслуга состояла в том, что ничего нового он не предпринимал, поскольку каждая инициатива Советского правительства, а потом и правительства России приносила только новые бедствия народу.

    Не случайно развал СССР совпал с идиотской антиалкогольной реформой Горбачева. Но и в России дела обстояли не лучше. Сначала при пьянице Ельцине последовала привитизация, в результате которой все богатства России фактически бесплатно оказались в руках кучки авантюристов, ставших миллиардерами.

    И, наконец, к власти пришел Путин. И о нем у меня сформировалось собственное мнение. Когда Путина назначили премьер-министром, а в России еще существовала демократия, один журналист задал вопрос соседу Путина по дому о личности премьер-министра, и тот дал ему весьма нелестную характеристику о его поведении в семье. И еще один эпизод, снятый журналистами. Жена Путина держала на руках маленького симпатичного пуделя, и вдруг Владимир Владимирович щелкнул его по носу, и собака яростно залаяла. В какой семье, домашний питомец лает на хозяина. Или возьмем ежегодные пресс-конференции, когда зал полон журналистов и представителей общественности. Мероприятие идет несколько часов без перерыва. Никто из участников не выходит в туалет. Я, человек немолодой, и не понимаю, как все участники могут терпеть столько времени. Я внимательно следил за залом и не видел, что кто то из присутствующих выходил, а потом заходил в зал. Из этих моментов у меня уже тогда сложилось определенное мнение о характере этого человека.

    Какое же будущее ожидает Россию? И здесь уместно рассказать любимый анекдот знаменитого в тридцатых годах журналиста Михаила Кольцова.

Старый еврей — извозчик экзаменует молодых коллег, — Что вы будете делать если у колеса сломалась ось, — спрашивает старый извозчик.

Поставлю запасную, — отвечает один из них

— А запасной оси нет,

— Тогда я срублю ветку и сделаю из нее ось, — говорит второй.

— Но мы в поле, деревьев нет поблизости,

— Тогда привяжу веревочку, — говорит третий,

Веревочка порвется

И все, что молодые извозчики не предлагают старому не подходит. Молодым это надоедает и они спрашивают,

Что бы ты сам делал в этой ситуации,

Ничего, так таки плохо.

    Теперь необходимо объяснить, почему анекдот так нравился Кольцову. Тогда Кольцов участвовал в гражданской войне в Испании на стороне республиканцев, и их армия терпела одно поражение за другим от войск генерала Франко. В зто же время в СССР начались сталинские репрессии. Оставаться в Испании журналист не мог, возвращаться в СССР было опасно. Но он выбрал второй вариант, вернулся в Москву и вскоре был репрессирован и расстрелян в 40 лет. Об этом анекдоте я прочел в воспоминаниях Ильи Эренбурга, который тоже участвовал в гражданской войне в Испании, вернулся в Москву, но уцелел.

    В моем повествовании у многих персонажей с русскими фамилиями существовали еще и другие, полученные при рождении, о которых они из скромности умалчивали. Не был исключением и Михаил Кольцов. Вместе со своим братом, известным художником-карикатуристом Борисом Ефимовым в детстве они были Фридлянды. От сталинских репрессий художник не пострадал и прожил до 107 лет, на 67 лет пережив старшего брата и поставив рекорд долгожительства среди знаменитых людей России.

    А теперь вернемся к настоящему времени. Не понятно, как Путин и его окружение будут решать возникшие социальные, экономические и демографические проблемы, к которым привела эта пресловутая СВО. И вполне вероятно, что к ним вскоре присоединится еще и проблема этническая. А ведь я еще в пятидесятые годы высказал озабоченность по поводу состояния дел в сельском хозяйстве в связи с переходом колхозников в строительство и в промышленность. Если бы ко мне прислушались, то не забирали бы колхозников с полей и ферм, а наоборот, выделяли больше денег на развитие инфраструктуры сельского хозяйства. Тогда было бы изобилие продуктов, питания, СССР бы не распался на отдельные республики, а постаревшие Лещенко и Винокур, как в старые добрые времена исполняли бы забытую песню: Гей, славяне, москали и киевляне, нам ли с вами родину делить……

ВОСПОМИНАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

    В каждом приличном еврейском семействе в пятидесятые годы в Москве было престижно учить детей музыки. И мы с сестрой не избежали этой тяжелой участи. Родители купили трофейное пианино, найдена по рекомендации хорошая учительница музыки, и занятия начались. Хочу признаться, что у меня совершенно отсутствует музыкальный слух. А сейчас я выскажу мнение и многие с ним не согласятся: для игры на фортепьяно музыкальный слух не так уж и нужен, а нужна память и хорошая моторика. И я достиг некоторых успехов и даже исполнил в школе на выпускном вечере после окончания четвертого класса старинную французскую песню Чайковского и польку Рахманинова. А потом занятия музыкой благополучно забросил, но любовь к классической музыке сохранил и будучи студентом купил себе абонемент в Большой зал Московской консерватории. Стоил он совсем недорого, но в тех концертах выступали знаменитые исполнители: Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, трио скрипачей в составе Леонида Когана, его жены Гилельс (сестра Эмиля) и их сына Павла. Короче говоря, я был вполне культурным молодым человеком, чтобы, например, поддержать дискуссию о том какой из пианистов гениальнее: Гилельс или же Рихтер, а из композиторов Шостакович или, может быть, Прокофьев.

В начале шестидесятых годов в кинотеатрах Москвы демонстрировался американский фильм Рапсодия. В центре сюжета классический любовный треугольник: скрипач и пианист борются за любовь девушки из знатной семьи. В роли девушки молодая Элизабет Тейлор. В фильме есть такой эпизод: героиня Элизабет Тейлор вместе со скрипачом едут в его автомобиле и слушают по радио музыку. Вдруг начинает звучать невероятно красивая мелодия, и пораженная героиня спрашивает у спутника, что это за музыка. И он отвечает, что это концерт Мендельсона для скрипки с оркестром. И эта музыка поразила не только героиню фильма, но и вашего покорного слугу. Я стал искать пластинку с этим концертом и вскоре ее купил. В той записи солировал Яша Хейфец. Сначала один а потом вместе с женой мы часто слушали этот концерт. Когда эра проигрывателей вместе с пластинками ушла в прошлое, я слушал этот концерт уже на лазерных дисках в исполнении других скрипачей, и даже своим не музыкальным слухом чувствовал большую разницу их игры с исполнением Яши Хейфеца, когда в одном произведении сошлись вместе два гения: композитор и скрипач.

У меня тогда появилось мнение, что исполнители должны быть быть порядочными людьми в моральном и этическом плане. Иначе они не могут исполнять проникновенно великую музыку. Как говорил Моцарт, обращаясь к Сальери в маленьких трагедиях Пушкина: гений и злодейство две вещи несовместные. И вот один выдающийся альтист и дирижер, собирающий полные залы. официально заявил о своей поддержке оккупации Россией своей родины — Украины, а вопрос Моцарта о гении и злодействе так и остался без ответа.

ВОСПОМИНАНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ

    Где то в городе Москва за обычную цену папа купил велосипед ЗИС. Все было замечательно, но он был немного великоват для меня. Для моего возраста больше подошел бы велосипед марки Орленок. Но отец был практичным человеком и смотрел далеко вперед, справедливо полагая, что с возрастом я подрасту. Я в то время был упитанным мальчиком, и учиться на высоком для меня велосипеде было непросто. Помогали соседи, которые после работы отдыхали во дворе. Они сажали меня и пускали по дороге. Останавливаться и поворачивать я еще не умел. Я доезжал до другого дома. Там меня разворачивали и пускали обратно. Так я довольно быстро научился кататься. А потом я все лето провел с отцом в Тураево. С тех пор любимым для меня занятием было катание на велосипеде по извилистым лесным тропинкам, а леса там были густые и ягодные. К началу учебного года я похудел, загорел, окреп и подрос.

    Много лет, спустя в закрытом дворике около моего дома я обучал двухлетнего сына кататься на трехколесном велосипеде. Недалеко за столом обосновалась компания моих ровесников из соседнего дома. Они пили пиво. Со многими я был знаком. Среди них был молодой человек по фамилии Финкельштейн. Имени его я не помню, но запомнил его прозвище — Фитиль. А вот его отца звали Аркадий Моисеевич, он иногда заходил к нам в гости. Так вот, у молодых людей вскоре пиво закончились, и один из них предложил Фитилю съездить за ним в магазин. Все засмеялись. Вскоре я догадался. что этот Фитиль не умел кататься на велосипеде, и это обстоятельство было причиной добродушных шуток его приятелей. Аркадий Моисеевич и его супруга были значительно старше моих родителей и так и не смогли обучить сына катанию на велосипеде.

    Я вынес определенный урок, и мой сын быстро научился кататься уже на Орленке. А дочка училась кататься уже в Черновцах на том же Орленке. Я нашел пустырь, заросший густой травой, по которому пролегала узкая тропинка и в случае падения можно было упасть на траву. Обучение прошло также без проблем. Программу обучения катанию на велосипеде моих детей в честь соседа я назвал анти-Филькенштейн. По этой же программе проходил обучение и мой внук в Израиле уже на другом велосипеде с разными наворотами. Я купил к его велосипеду еще два кронштейна с колесиками, которые закреплялись к оси заднего колеса, поэтому на первом этапе велосипед был четырехколесным. В процессе обучения колесики подымались и служили только для страховки, а потом я снял их вообще. Программа анти-Филькенштейн была успешно завершена.

    Хотелось рассказать еще что-то об отце Фитиля Аркадии Моисеевиче. Вскоре после мероприятия с пивом мы с родителями разъехались. Они переехали в купленную мной и женой кооперативную квартиру, а Аркадий Моисеевич с женой и сыном получили трехкомнатную квартиру в том же районе. Однажды отец увидел, как Аркадий Моисеевич беседует на улице с очень пожилой еврейской парой. Когда общительный Аркадий Моисеевич заглянул к родителям, отец поинтересовался: что это за люди, и его собеседник рассказал о них интересную историю. Еще до войны супружеская пара работала вместе с Аркадием Моисеевичем на химическом предприятии, но во времена ежовщины супруг был арестован и в заключении возможно под пытками дал показания на бедного Аркадия Моисеевича. И он был тоже арестован, правда, ненадолго. Вскоре НКВД возглавил Берия, и их выпустили. Стране нужны были химики. Прошло время, и бывшие узники оказались в одном районе. Аркадий Моисеевич давно простил своего коллегу и они продолжили общение.

ВОСПОМИНАНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ

    Лето после окончания восьмого класса. Мой дядя, работающий конструктором на московском ГПЗ ( завод по производству шарикоподшипников), купил мне профсоюзную путевку на озеро Селигер. Помню даже ее цену: 152 рубля в старых деньгах. До денежной реформы очень небольшая сумма. И вот в группе детей работников ГПЗ вместе с инструктором я оказался в туристическом лагере на берегу живописного озера. Селигер — это не одно, а несколько озер на Валдайской возвышенности, соединенных между собой протоками.

    Нам предстояло совершить на четырех-весельных лодках два похода: первый двухдневный, а второй на целых семь дней. Папа еще в детстве научил меня грести, но целый день быть на веслах было непросто. На ладонях появились мозоли, и болели мышцы на руках. Я был как Путин на галерах. К счастью в лодке было четыре человека, и мы подменяли друг друга. Запомнился Кровотынский плёс, известный своими ветрами и волнами. Когда мы шли через этот плёс, был сильный ветер, и другие лодки скрывались за волнами. Короче говоря, я получил массу впечатлений для своего возраста. Во время похода было восхождение на самую высокую гору Валдайской возвышенности, с вершины которой открывался невероятно красивый вид — плесы с голубой водой, окруженные темно зелеными густыми лесами, а над этим левитановским великолепием проплывали пушистые белые облака. Но не все так благополучно. Я побывал в двух заброшенных церквях с голыми стенами и кучами мусора на земляном полу, а рядом располагались небольшие деревеньки с убогими избами.

    Начался новый учебный год. Моя школа располагалась в старом здании. Под потолком в коридоре была двутавровая балка, на которой можно было подтягиваться. что и делали мои одноклассники. Я знал, что мои достижения довольно скромные и отлынивал от участия в соревнованиях, но в тот день они потребовали, чтобы и я продемонстрировал также свою богатырскую силушку, предвкушая удовольствие от моего позора. И вдруг к своему удивлению я подтянулся десять раз.

    Одноклассники были в шоке. Впрочем, превзойти этот результат в течении всей моей последующей жизни мне так и не удалось.

ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ

    Я студент факультета автоматики и вычислительной техники МЭИ. Поступил своими силами без блата и репетиторов. Правда, усердно посещал курсы по математике в МГУ на проспекте Маркса для поступающих в вузы. Мама уговаривала меня поступать во второй Московский медицинский институт, который закочила в 1939 году. Тогда я ее не послушал, о чем сейчас искренне сожалею. На первом курсе по мудрому решению Хрущева я учился вечером, а днем работал, чтобы приобрести производственный опыт, а со второго курса началось обычное дневное обучение, которое включало в себя уроки физкультуры.

    Я выбрал себе секцию самбо и купил себе борцовскую куртку с поясом и в своих фантазиях представлял как побеждаю соперников на борцовском ковре. Секцию самбо в то время в МЭИ возглавлял основоположник этого вида борьбы знаменитый Харлампиев. Это был крепкий, но располневший мужчина примерно пятидесяти пяти лет. В секции самбо в МЭИ он воспитал несколько чемпионов страны. С шушерой вроде меня он не возился, а тренировали нас его ученики. Сам он лениво наблюдал за этим процессом, но не вмешивался, зато рассказывал истории из своей жизни и любил еще показывать поведение новичка на его первом соревновании по самбо. В роли новичка был он сам, а противником его был наш тренер. В артистическом таланте ему отказать было нельзя. На слабенького еврейского мальчика он внимания не обращал. Из новеньких его интересовали только крепкие отслужившие в армии ребята, и однажды на тренировке моим спарринг партнером оказался такой парень.

    Мы разучивали прием под названием: мельница. Борец захватывает ногу и противоположную руку соперника, поднимает его, переворачивает в воздухе и укладывает на спину. В роли соперника оказался я. Мой противник все делал правильно, но только забыл перевернуть меня. В результате я уткнулся лицом в ковер. Из носа пошла кровь. Было больно, и я даже заплакал. Наблюдавший за нами основоположник самбо подошел и стал объяснять моему сопернику его ошибку. А на меня он не обратил никакого внимания. Самооценка у меня сразу упала. Какое тут самбо (самооборона без оружия). Теперь я не был уверен, что смогу защитить себя и при наличии оружия. Я понял, что самбо — это не мое призвание и быстро ушел в секцию легкой атлетики, где в беге на сто метров добился хороших результатов. На соревнованиях по легкой атлетике пробежал эту дистанцию за 12,4 секунды и выполнил третий разряд. До мирового рекорда осталось сбросить всего две с половиной секунды. Но времени для этого у меня не было. Много сил отнимала учеба. Тренером у нас был сухонький невысокий мужичок по фамилии Пахомов. После окончания войны прошло всего пятнадцать лет, и он любил рассказывать о своих подвигах. Один из них я запомнил на всю жизнь. Этот Пахомов в 1941 году в составе спортивной группы был заброшен в Подмосковье за линию фронта, как знаменитая Зоя Космодемьянская. И вот отряд идет на лыжах по подмосковному лесу и вдруг после поворота бойцы видят вдали группу немцев, один из которых рукой указывал на неожиданно появившийся отряд. Лыжники развернулись и что было сил начали удирать. И здесь Пахомов с гордостью сказал фразу, которая стала крылатой среди его учеников: Я шел впереди отряда, я тренированный.

ВОСПОМИНАНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТОЕ.

    Лето в спортивно-оздоровительном лагере Фирсановка. Четыре десятка палаток, и в каждой по шесть или восемь человек. Рядом пруд, немного дальше озеро с деревянным настилом, с которого можно нырять в воду. Плаваю я плохо, к счастью нашлась пловчиха, которая взяла надо мной шефство. Вскоре я освоил технику плавания кролем и даже нырял с мостика. В лагерь мы добирались на автобусе со станции метро Сокол, а железнодорожная станция Фирсановка, которая и дала название лагерю, находилась в 6 километрах от него и со станции можно было добраться до лагеря только пешком. А в середине пути между ними находилась усадьба Мцыри, где когда-то жил Лермонтов вместе со своей бабушкой. Тогда усадьба имела другое название — Середниково. Время моей молодости было романтическое, и личность поэта и его творчество интересовали моих сверстников. В одной со мной палатке находился некий Иван Мочалов, студент моего курса. С собой в лагерь он прихватил томик Лермонтова и после обеда, когда мы отдыхали на своих койках читал, вслух его стихи. Но потом ему это показалось мало и он заставил меня читать вместе с ним диалог Тамары и Демона. Не помню, кто из нас был кто, но успех у слушателей был. Недавно я перечитал поэму. Это что-то запредельное.

    В один из дней вместе с моим тренером по плаванию мы отправились на экскурсию в усадьбу Мцыри, в которой когда — то жил Лермонтов со своей бабушкой. Дорога шла через хвойный лес. Вскоре перед нами открылась усадьба. Пять белых двухэтажных зданий создавали архитектурный ансамбль. Вместо надоевших хвойных деревьев на территории усадьбы росли величественные дубы, клены и липы. По дорожкам прогуливались больные и спешил медперсонал в белых халатах. В саму усадьбу нас не пустили и мы, свернув направо увидели внизу пруд или маленькое озеро и рядом небольшую часовню. И вдруг неожиданно услышали романс на слова стихотворения Лермонтова: Выхожу один я на дорогу. Было пустынно и непонятно, откуда к нам доносились эти звуки. Казалось, что из под земли. И тогда мы спустились к озеру и вошли в часовню. На земляном полу стояли хористы, в большинстве девушки, и пели, а на некотором возвышении стоял худой мужчина с внешностью экскурсовода или массовика-затейника и дирижировал. На мой слух пели они совсем неплохо и я почувствовал мурашки на спине. Дирижер, прислонил палец к губам, чтобы я и моя спутница молчали. Мы постояли секунд десять и вышли.

    Как же надо было любить поэта, чтобы из разных концов Москвы добраться до Ленинградского вокзала, почти час трястись до станции Фирсановка и пройти еще 3 километра до усадьбы, чтобы в часовне, где бывал поэт, спеть романс на его стихи.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТОЕ

    Мое повествование было бы неполным без рассказа о преподавателях — антисемитах. В летнюю сессию второго курса на экзамене по истории КПСС в помощь лектору появился еще один преподаватель — сухощавый мужчина со злым бледным лицом и без руки. Так получилось, что с нами сдавал этот предмет студент из соседней группы по фамилии Бронштейн, и он попал к однорукому марксисту. Я в это время готовился по билету и наблюдал за происходящим.

Бронштейн как всегда полно и четко ответил на все вопросы и вполне законно ожидал пятерку, но однорукий марксист — интернационалист сказал, что этому студенту может поставить только четверку. Студент-отличник вполне справедливо возмутился и сказал, что ответил на все вопросы. Однако преподаватель ответил, что именно вам я пятерку не поставлю. Не понятно, чем руководствовался преподаватель: национальностью экзаменуемого или тем, что он носит девичью фамилию Троцкого. Вслед за Бронштейном к нему попал Фуат Искандаров из моей группы. На вопрос преподавателя о НЭП (Новая экономическая политика), Фуат ответил, что это политика, когда у крестьян все отнимают.

— Как все, даже трусы, — спросил экзаменатор.

— Но это ведь для социализма, — резонно ответил Фуат, и тоже получил четверку.

    Пожилой читатель, который изучал этот предмет поймет, что Фуат сделал грубую ошибку. НЭП тогда отменил Продразверстку, при которой действительно все отбирали и заменил ее налогом. Непонятно почему, но однорукий марксист к исповедующим ислам относился лучше, чем к иудеям, и Фуат, плохо знающий предмет, тоже получил четверку.

    Я удачно выбрал момент и оказался у нашего лектора и получил пятерку. Но я понимал. что моя встреча с преподавателем-антисемитом — это только вопрос времени и оказался прав.

    Третий курс. Зимняя сессия. Точно не помню название курса математики. Ведь прошло почти 60 лет. Помню что он связан со случайными процессами. Это интеграл Фурье, распределения Пуассона и Гаусса, цепи Маркова. Курс читал лучший в МЭИ преподаватель математики Израиль Абрамович Брин — дедушка создателя Гугла Сергея Брина. Он в нашей группе вел семинар по этой дисциплине, и знал меня с хорошей стороны, поэтому я был спокоен. Но на экзамен он пришел с помощником — грузным хромым мужчиной с палкой. И на этот раз мне не повезло, я попал именно к нему. Опытный экзаменатор всегда при желании может снизить студенту отметку, несмотря на все его знания. После ответа по билету последовали дополнительные вопросы. Брин прислушивался к нашей беседе и нервно ерзал на стуле. Наконец, мой экзаменатор решил, что имеет полное право поставить мне три балла, но все же решил посоветоваться с Брином, что мне ставить: три или четыре. Возможно, он не хотел портить отношения с коллегой.

Конечно, четыре, — подскочил на стуле Брин. Я вышел из класса и узнал, что две студентки группы получили у моего экзаменатора пятерки. Одна из них Строева Татьяна, хроническая отличница, как всегда вызубрила предмет от корки до корки. Но почему этот антисемит поставил пятерку Васильевой, которй я перед экзаменом объяснял что-то по предмету. Настроение мое совсем испортилось. Не радовало и то, что я получил право на стипендию, поскольку сдал сессию без троек. Внимательный читатель может усомниться в правильности моих слов и скажет что евреи, как и граждане других национальностей иногда получают низкие баллы из-за незнания предмета, а потом объясняют плохие отметки, не отсутствием способностей или ленью, а антисемитизмом экзаменаторов. И я соглашусь с этим читателем. Такое тоже случается.

    В летнюю сессию второго курса я сдавал раздел электротехники — переходные процессы профессору Татур. Это была элегантная дама, любящая полупрозрачные кофточки, она была ученицей основоположника советской электротехнической школы Круга. Предмет мне нравился. Там было много математики. После ответа на вопросы по билету профессор стала чертить на листе бумаги схемы и задавать вопросы про резонанс токов и напряжений. В одном из примеров по словам экзаменатора я ошибся, и надо мной нависла тройка, а все предыдущие предметы сессии я сдал на отлично. Тогда я попытался по схеме объяснить свой ход мысли, и выяснилось, что я принимал сопротивление на ее рисунке за индуктивность. Тогда мы изображали на схеме сопротивление в виде прямоугольника, а профессор Татур по старинке рисовала его в виде ломанной линии, и я сопротивление принял за индуктивность. Когда недоразумение разрешилось, Татур сразу поставила мне отл. Я вышел в коридор в холодном поту и там увидел плачущего студента нашей группы по фамилии Шаргородский.

    Это был студент невысокого роста и неспортивного телосложения. У него был высокий лоб, а на голове уже появилась лысина. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что перед вами очень умный человек. Но первое впечатление было обманчиво. Слава Шаргородский был чистейший гуманитарий, не склонный к точным наукам. Думаю, что Татур справедливо ему поставила неуд. Когда очередной преподаватель, не питавший симпатий к древнему народу, экзаменовал бедного Шаргородского с его внешностью отличника, то мечтал хотя бы на балл снизить предполагаемую пятерку. Однако потом он убеждался, что ломится в открытую дверь и может совершенно справедливо поставить Шаргородскому тройку или даже двойку.

    Однажды мы сдавали зачет с отметкой по предмету: технология электротехнических материалов. Лектор по фамилии Геппе — высокий, грузный мужчина пробубнил весь курс низким тихим голосом. Понять его было невозможно. И вот зачет с отметкой, и Шаргородский попадает, конечно, к этому Геппе. Закончив проверку знаний Шаргородского, Геппе заявляет:

— Вы сдали предмет на одну целую и восемь десятых балла, но я округляю оценку до двух баллов. Этот тип обладал еще садистским чувством юмора.

    В тот пасмурный сырой зимний день после драматического экзамена по математике по пути домой я заглянул в гастроном на шоссе Энтузиастов, который находился рядом с кинотеатром Факел и поехал на электричке домой. Родители были на работе. Я поджарил на сковородке вареную картошку, залил ее двумя яйцами, разогрел себе суп и пообедал. Потом попытался смотреть телевизор, но нервное напряжение не спадало. Тогда я решил совершить прогулку на лыжах. Около моего дома была дорога, а за ней поле с лыжней и через километр начинался лес. Прошла оттепель, потом подморозило и еще лыжню припорошило снегом. Никогда у меня не было такого скольжения. Я быстро дошел до леса, но стало быстро темнеть и я повернул домой. Никогда я раньше не мчался по лыжне с такой скоростью.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ

    После третьего курса в составе стройотряда я оказался на целине в северо — казахстанской области. Строительного опыта у нас не было, и мы строили еще те дома. И, конечно, в отряде существовал сухой закон. В одно из воскресений нам дали выходной, и небольшая компания, в которую входила студенческая семейная пара, я и некий Кожанов Саша, захватив бутылку водки и скромную еду, отправились на лоно природы. Саша, впрочем, предупредил нас, что он пить не будет.

    В процессе трапезы мы пытались Сашу заставить выпить хоть стопку, но он героически сопротивлялся, и мы нечаянно разбили его очки. Кожанов жил в студенческом общежитии, был заядлым театралом и посещал даже те спектакли, попасть на которые было невозможно. Приобретал он билеты у спекулянтов. Спустя некоторое время мы с Сашей решили вернуться в лагерь, а супруги остались, чтобы еще немного побыть на лоне живописной казахской природы. Когда мы приблизились к лагерю, то увидели несколько рядов табуреток, на которые усаживались студенты. Рядом стоял газик и еще я увидел секретаря комсомольской организации факультета. В казахской степи не скроешься. Этот секретарь прибыл в нашу бригаду, чтобы провести комсомольское собрание. Я уверенным шагом подошел и сел в заднем ряду. На собрании был поднят вопрос о возмутительных случаях пьянства среди студентов, несмотря на принятый сухой закон. К счастью, никто не понял, что я был пьян. Помогла мне единственная дама в нашей компании. Она сама выпила больше половины бутылки.

    Закончено обучение в МЭИ, и студенты моей группы разбежались в разные стороны. Однажды на шумной московской улице я случайно встретил девушку из своей группы. Мы разговорились, и она мне сообщила, что Кожанов, будучи в состоянии опьянения погиб. Однокурсница была на его похоронахи и общалась с матерью Кожанова. Я удивился и сказал, что он совсем не пил во время учебы в институте, рассказав о моей попытке на целине напоить его. В ответ я услышал грустную историю.

    После окончания МЭИ Кожанов был распределен в одну из фирм в Московской области и от фирмы получил в общежитии отдельную комнату. Жить бы и радоваться, но не все так просто. Оказывается, что отец Кожанова был алкоголиком. Мать Саши развелась с ним и решила воспитать сына трезвенником. И в семье был объявлен сухой закон. Он распространился и на учебу в институте. Чтобы отвлечь сына от стремления к алкоголю, мама пыталась привить ему любовь к театру. Но гены оказались сильнее. Однажды уже после окончания института он не выдержал и стал выпивать, как и его отец. В один из выходных он, будучи пьяным вспомнил о билете в театр, а до начала спектакля оставалось уже мало времени. Саша выбежал на шоссе, чтобы поймать попутку до Москвы и погиб под колесами автомобиля. Каким же идиотом был я в тот день в Казахстане, когда пытался напоить Сашу. Хорошо, что у нас ничего не получилось, иначе я всю жизнь испытывал бы угрызения совести.

    В МЭИ, естественно, была военная кафедра, где мы изучали ракеты ПВО. После окончания четвертого курса у нас были военные сборы, после которых нам должны были присвоить звание лейтенантов. Сборы мы проходили в подмосковном поселке Баковка, где был развернут полк ПВО. Многие наивные люди полагали, что этот полк должен был защищать Москву от налета вражеской авиации. Но у меня была другая версия. Дело в том, что в этом поселке находился завод резиновых изделий и производил он два вида изделий: резиновое изделие №1 — противогазы и изделие №2 — это презервативы. И вот для защиты именно этого завода и был в поселке Баковка развернут полк ПВО. Представьте себе ситуацию: вражеская авиация наносит удар по Баковке и уничтожает этот завод. В то время презервативы были основным противозачаточным средством, и поэтому половина населения СССР осталась бы без секса. Впрочем, это лично мое мнение.

    На этих сборах мы жили в палатках, и утром обычно направлялись в технический дивизион, где производилась проверка и ремонт ракет. Дорога туда проходила мимо того самого завода. И мы шли в сапогах по кучам бракованных изделий №2. И с этими сапогами у меня были проблемы. Перед тем, как их надеть, мы обматывали ноги портянками. Грамотно производить эту процедуру я так и не научился. Через сто метров ходьбы они сбивались внутри сапога в ком, и хождение превращалось в сплошную муку. Когда мы возвращались в палатку, я стягивал сапоги, а потом разыскивал в них портянки. А вот у Кожанова было совсем не так. Когда он стягивал сапог, его портянка находилась на ноге на том же самом месте, где он их замотал утром. Более того, он ложился на койку, и портянки держались на ногах как носки. И мы все ему завидовали. Незаурядным человеком был Саша Кожанов. Жаль, что так трагически оборвалась его жизнь.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ

    Учеба В МЭИ успешно завершена, и я распределен в НИИ, разрабатывающий системы управления для военно-морского флота в том числе и для атомных подводных лодок. У меня страстное желание заняться мозгом системы — ЭВМ (электронные вычислительные машины). Но сначала я попал в сектор, который занимался общими вопросами и испытал страшное разочарование. Тогда я пошел к разработчикам ЭВМ и попросил их взять меня в их отдел. Не без труда, но мне это удалось. И вот я на стенде, где производится наладка ЭВМ и отладка программистами боевых программ. Работающие там инженеры и наладчики кажутся небожителями. На капроновых нитях висят схемы отдельных устройств. ЭВМ, которую мне предстояло освоить, состояла из четырех шкафов, а в каждом из них располагалось пять рам с разъемами, в которые вставлены электронные платы. Ну и рядом находились наладчики, рассматривающие что-то на экране осциллографа. Надо сказать, что в те времена почти 58 лет тому назад в 1965 году этот прибор был одновременно глазами и ушами наладчиков. С его помощью можно было видеть все, что происходило в этих громоздких шкафах. Тогда наладчики должны были хорошо знать электронику и алгебру — логику, поскольку ЭВМ оперировали с числами в двоичной системе. Впечатляющая картина. В наше время все упростилось. Один только чип микропроцессора выполняет функции целого шкафа с электроникой. В случае неисправности компьютера достаточно поменять его на исправный. А в те далекие времена надо было найти неисправную ячейку а в ней неисправный элемент (транзистор, диод, конденсатор). На мгновение мне захотелось сбежать в системный отдел, но было уже поздно.

    Меня прикрепляют к некоему Льву Тарасову. Контакта с ним у меня нет, я выполняю его приказы, а на мои вопросы он не отвечает. Основная его цель — засекретить свои знания, чтобы конкурент ни в чем не разобрался. Я проявляю характер и каждую свободную минуту изучаю документацию. Хорошо, что на способного и упорного молодого специалиста обратил внимание начальник лаборатории Троян Анатолий Ильич. Он мне помог овладеть работой на осциллографе и охотно отвечал на мои вопросы. Через несколько лет разработчикам системы была присвоена Ленинская премия. Троян поступил в НИИ немного позднее к началу наладочных работ, но внес колоссальный вклад в доработку системы. Если бы существовала справедливость, то он должен был быть в списке лауреатов сразу после главного конструктора.

    Видя мое рвение, мне позволяют работать самостоятельно. И вот первые найденные мною неисправности. Не зря я столько лет протирал штаны в МЭИ. Годом раньше мой факультет окончил некий Чуев, ставший профессиональным писателем и поэтом. В одном из стихов он пишет: И армии послушных электронов докажут правоту его ночей. Этот стих немного и обо мне. Где то в углу стенда стояла еще одна не отлаженная ЭВМ. До нее просто не доходили руки, и начальство поручило мне её наладку а в помощь мне дали некого Карасева, бывшего работника парткома института. Впрочем, толка от него было мало. Обычно, он куда-то пропадал. Однажды я его попросил навести порядок, сложить схемы, закрыть створки и еще что-то. Карасев страшно разволновался и стал кричать, что если я научился налаживать ЭВМ, то это еще не дает мне право командовать, и что он уже знает таких, намекая на пятый пункт. Неожиданно появился Троян, и я рассказал, что произошло. На следующий день нервного Карасева перевели на другой участок.

    Таких блатных в НИИ было немало. Еще во время студенческой практики я оказался в одной лаборатории с неким Мишей Анисимовым — вежливым общительным парнем. Потом выяснилось, что этот парень не совсем обычный. Его родным дедушкой был всесоюзный староста Калинин Михаил Иванович. Как и внука Молотова известного политика Никонова Вячеслава Михайловича, назвали его в честь деда. От Миши не требовалось выполнение каких-то там заданий. Он должен был только появляться на работе, да и то не каждый день. Когда мы познакомились ближе, он мне сказал, что с таким дедушкой, как у него, можно беззаботно прожить всю жизнь. Во время моей практики у Миши скончалась его мать и дочь Калинина Анна. Работала она врачом ренгенолотрм, и было ей всего пятьдесят и Миша Анисимов остался один в квартире в одной из высоток Москвы.

    Несмотря на отсутствие Карасева или благодаря этому обстоятельству на той самой ЭВМ после месяца упорного труда прошли проверочные тесты. И сразу последовало другое задание. Дотошные программисты обнаружили, что на другой ЭВМ, на которой отлаживали рабочие программы для некоторых чисел неверно выполняет операции умножение и деление. Но при этом тесты проверки ЭВМ проходят. А это означает, что факт прохождения тестов еще не гарантировал исправности ЭВМ. Решение этой проблемы было поручено мне. Как известно, ЭВМ оперирует в двоичной системе. Перед выполнением операций десятичные числа преобразуются в двоичные. Чтобы разглядеть процессы, происходящие в ЭВМ, надо было обеспечить непрерывное выполнение неправильной операции. После напряженной работы причина была найдена и устранена. Проверочные тесты были дополнены числами при умножении или делении которых могли возникать ошибки. С тех пор программисты на ошибки ЭВМ не жаловались.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕ

    Прошло менее полугода моей работы на стенде, и я уже почувствовал себя уверенно, В свободное время вместо изучения схем обсуждал с коллегами спортивные новости. Тогда подавляющее число граждан Москвы было болельщиками футбола и в особенности хоккея, что объяснялось успехами хоккейной сборной на чемпионатах мира и олимпийских играх. Мои коллеги также были болельщиками хоккея и часто посещали дворец спорта в Лужниках. А я был равнодушен к этой игре, но иногда смотрел международные игры по телевизору, чтобы на следующий день не выглядеть профаном и даже выбрал команду, за которую болею. И команда эта была, как и у Трояна ЦСКА. Экраны у телевизоров были маленькие, шайба тоже маленькая. Я видел на экране только суету у ворот, а потом иногда за ними загорался красный фонарь, свидетельствующий о их взятии. Со временем я хорошо знал составы команд и возможности ведущих игроков. Короче говоря, в то время я был конформистом, чтобы вокруг не говорили, что эти жиды безразличны к успехам советской сборной. Еще в 1961 году, будучи студентом, впервые побывал на хоккейном матче. Играли ЦСКА с горьковским Торпедо. Матч помню плохо, запомнил только, что в первом перерыве на льду выступала Татьяна Тарасова в одиночном катании. На ней был голубой костюм. Наверно, не много людей помнят ее как спортсменку, а не в качестве тренера. А во втором катались выдающиеся Белоусова и Протопопов, и их выступление впечатлило сложностью и четкостью линий. Московские остряки поменяли местами вторые части фамилий этих фигуристов и у них получилось: Белопопова и Протоусов. Так шутили в то время.

    Однажды мои коллеги купили 6 билетов на какой-то международный матч, но один из них не смог поехать, и билет предложили мне. Я не смог отказаться, и позвонил жене, что еду на матч по хоккею. У Трояна в то время был автомобиль Запорожец первой модели. В народе его называли горбатый или еврейский броневик. В нем и пятерым было тесно, и я сказал, что могу поехать во дворец спорта общественным транспортом, но демократ Троян сказал, что мы поедем вшестером. И вот началась непростая погрузка. За руль сел Троян а рядом самый толстый из нас. На заднее сиденье сели трое в том числе и я, а самый худой свернувшись калачиком улегся в ногах. И мы помчались сначала по шоссе Энтузиастов, потом по Садовому кольцу и Фрунзенской набережной мимо зданий генерального штаба, в которых спустя очень много лет будут разрабатываться гениальные планы сражений первой славянской войны. И вот Лужники и мы помятые выбираемся из броневика. Как закончился матч и с кем играла сборная не помню, но домой я уже добирался привычным и любимым общественным транспортом.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ

    Работа на стенде продвигалась, стали решаться боевые задачи, и в один прекрасный день на стенд прибыл главнокомандующий военно морскими силами адмирал Горшков. У входа на стенд находилась вешалка для верхней одежды. Но мы ей не пользовались. Среди честных сотрудников завелся мерзкий тип, который имел привычку проверять содержимое карманов пальто и курток. Кошельками и портмане в те далекие времена пользовались далеко не все. В общественном транспорте было удобно сунуть руку в карман пальто и извлечь нужные монеты, поэтому мы клали верхнюю одежду на стулья. Но адмирал в общественном транспорте не ездил и мелочь в карманах своей шинели с маршальскими звездами не держал. Поэтому она висела на вешалке в гордом одиночестве.

    Было все как-то буднично. Адмирал и главный конструктор Бельский сидели за командным пультом системы Туча. Бельский демопститовал на дисплее (он тогда назывался характрон) выполнение боевых задач. У адмирала не было ни охраны, ни адъютантов. Недалеко на всякий случай разместились электронщики и программисты. А у меня было особое задание. Система работала еще неустойчиво и иногда зависала, и я должен был перезапускать ее. В один момент адмирал заметил мои манипуляции, на пульте ЭВМ, подозвал к себе и спросил, что это я делаю. И я сказал правду. К моему удивлению адмирал был настроен доброжелательно. Он сказал, что надо продолжать работу и у вас все получится.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ

    В один из осенних дней 1966 года я вернулся с работы и мама встретила меня важным сообщением. Она получила от своей родной сестры Фаины письмо с фотографией красивой девушки с серыми глазами и высокой прической. Мама сказала, что это фото двоюродной племянницы мужа Фаины Израиля Григорьевича Калимана. Супруги проживали в подмосковном городе Орехово-Зуево. Израиль — выпускник МГУ физик по образованию был завучем текстильного техникума и еще преподавал в нем физику, а Фаина работала преподавателем психологии в педучилище. И еще в этом городе был педагогический институт, и в этот самый институт на английское отделение поступила племянница Израиля Анна из города Черновцы.

    В письме тетя Фаина писала, что Анна поступила на английское отделение факультета иностранных языков, что у нее большие способности к языкам, она прекрасно владеет украинским и даже вела на украинском языке концерты художественной самодеятельности в доме текстильщика в Черновцах. Короче говоря, она интеллигентная воспитанная девушка из хорошей еврейской семьи. И все, что писала тетя о двоюродной племяннице оказалось правдой. Казалось, что такую девушку ждет прекрасное будущее в родном городе, но увы: евреев в высшие учебные заведения Украины тогда не принимали. Это сейчас у Украины и Израиля, а также у граждан этих стран самые лучшие отношения. У этих стран и народов сейчас есть общий объект против которого надо дружить.

    Государства как люди: сначала дружат, а потом враждуют; любят, а потом ненавидят. И наоборот. Взять к примеру отношения между Китаем с СССР а потом с Россией. Хорошо помню 1950 год и знаменитую тогда песню: Москва — Пекин, идут, идут, идут народы. Текст песни и рифма в нем просто ужасны. Я, конечно, поинтересовался именем автора стихов. Оказалось, что это некий Михаил Вершинин. Фамилия автора меня насторожила своей высокомерностью. Закрались смутные подозрения и с помощью вездесущего интернета я выяснил, что Вершинин — это псевдоним, а его настоящая фамилия Шульман. Интуиция меня не подвела. Как говорится: тех, кто ест мацу мы узнаем по лицу, а не по фамилии. Поскольку его текст далеко не вершина русской поэзии, то автор мог бы выбрать себе более скромный псевдоним. А музыку к песни написал композитор Вано Мурадели, по степени таланта не уступающий Шульману. Но тогда в 1950 году песня мне нравилась. В ней есть слова: русский с китайцем братья навек. К сожалению поэт оказался еще и плохим пророком. Из-за критики культа личности Сталина отношения между Китаем и СССР уже к 1956 году, в эпоху Хрущева резко ухудшились. Так что братьями народы были только шесть лет, а не целый век.

    В 1967 году меня в очередной раз послали в командировку в Северодвинск. Поезд в этот город отправлялся с Ярославского (северного) вокзала. А с другой стороны платформы шла посадка в поезд Москва — Пекин. У каждого вагона поезда стоял физически крепкий проводник со славянской внешностью, а из пассажиров на весь поезд сели в вагоны только несколько китайцев в строгих черных костюмах. Отношения между странами были не самыми лучшими, но потом они стали еще хуже. На следующий год начались события на острове Даманский и возмущенные москвичи на специальных автобусах отправились на демонстрацию против агрессивных действий китайской военщины, и среди демонстрантов был ваш покорный слуга. Насколько я помню, посольство располагалось в двух просторных зданиях где-то на юго-западе Москвы. Боковые стены были без окон. Дежурившие там милиционеры раздавали чернильницы— непроливайки с чернилами, чтобы запустить в глухую стену, на которой уже были подтеки из чернил после удачных бросков. Один из протестующих неудачно размахнулся и оказался весь в чернилах, поэтому я решил не участвовать в метании чернильниц. Сквозь окна здания я увидел несколько работников посольства. Они пили в пиалах чай и жестами приглашали нас в гости. С тех пор прошло 55 лет, и отношения между странами снова замечательные, но надолго ли. Китаю нужны рынки для сбыта продукции и он очень нуждается в хороших отношениях с США и Европой.

    Но вернемся к дружной семье моих Орехово — Зуевских родственников. Дядя Израиль был творческой личностью, а работа у него была простая и рутинная. У него был избыток умственной энергии, который искал выход в других областях человеческой деятельности, где необходим интеллект и способности. Этот процесс называется сублимацией. И Израиль увлекся сочинением стихов. Спустя определенное время ему стало недостаточно выслушивать восторженные отзывы родных и друзей. Ему хотелось знать мнение специалистов о своем творчестве, и он послал лучшие стихи Маршаку и получил одобрительный отзыв великого поэта, правда, с некоторыми критическими замечаниями. Это письмо на имя Калимана опубликовано в восьмом томе полного собрания сочинений Маршака. Я запомнил юмористическое стихотворение из раннего творчества.

Отпускные деньги получены сполна

Слюнявя пальцы считает их жена

Три тысячи на шляпу шубу и горжет

Я тоже не обижен боже упаси

Купила мне портянки

Целый год носи

    Стих этот нуждается в некотором пояснении. Он был написан в пятидесятые годы до денежной реформы и отпуск у дяди как работника системы образования составлял два месяца. А я срочно выехал в тот город и познакомился со своей будущей женой. И я очень благодарен своим родственникам и, как ни странно антисемитизму в Украине. Это тот редчайший случай, когда именно благодаря ему моя будущая жена оказалась в славном городе Орехово-Зуево.

    Существует множество романов, фильмов, сериалов, в которых герой стоит перед выбором: брак по расчету или брак по любви. Но в реальной жизни такая ситуация совсем не редкость и она случилась в жизни Израиля Григорьевича Калимана. Дело в том, что, семья моей мамы была очень бедной. Дед в свое время владел в Украине мельницей, но был раскулачен и бежал с женой и восемью детьми в Москву, а потом умер в эвакуации, и дети сами пробивали себе дорогу в жизни. Зато все его дочери: Клара(моя мама), Феня, Фаина и Ева были высокими, статными и с правильными чертами лица и за исключением Фени получили высшее образование.

    После войны Израиль начал встречаться с Фаиной, и дело шло к свадьбе. Но здесь вмешался отец жениха по имени Григорий Алтерович. Он руководил самой большой пивной города Орехово-Зуево и был очень обеспеченным человеком. Выбором сына он не был доволен и нашел для него богатую невесту, но к ней у Израиля душа не лежала. Во время этих колебаний он перестал встречаться с Фаиной. А в это время Ева, которая была на пару лет моложе сестры, уже вышла замуж за горского еврея Зяму Симонова и очень переживала за старшую сестру. У Израиля была младшая сестра Соня, она тоже недавно вышла замуж за парня, которого звали Анатолий Янкелевич, и очень хотела, чтобы брат женился на Фаине. И вот теперь, когда фигуры расставлены на шахматной доске жизни, перейдем к главному событию: две пары молодоженов случайно встретились в антракте спектакля одного из московских театров. После приветствий Соня спросила Еву о делах Фаины. И Ева ответила,

— Соня, неужели ты не знаешь. Моя сестра выходит замуж,

— И кто этот парень?— заинтересовалась Соня.

— Инженер-электрик, фронтовик, работает на оборонном предприятии.

    Это было чистейшей импровизацией Евы — молодого врача-педиатра и самой способной из сестер.

    Соня срочно позвонила брату на работу, чтобы сообщить эту новость, на следующий день Израиль уже был у ног Фаины, попросил ее руки и Фаина ответила согласием. Между браком по любви или расчету он выбрал первый вариант. Не зря он был поэтом. И если не произошла бы та случайная встреча в театре, то я, возможно, никогда бы не встретился со своей женой. Фаина и Израиль прожили счастливую и длинную жизнь и воспитали двух сыновей. Все вместе они эмигрировали в США, старший преподавал математику в университете в Майами, а младший работал программистом в Сан-Диего.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОЕ

    У пирса в городе Северодвинск на легких волнах Белого моря покачивается совершенно новая атомная подводная лодка проекта 667Б Навага. Она только что из цеха и пахнет свежей краской, резиной, клеем и железом. 16 шахт еще пустые и ждут, когда их заполнят ракетами с атомными боеголовками. Как мы видим, у нас все атомное: подводная лодка атомная, вооружение атомное, да и обслуживающий персонал по большому счету тоже состоит из самых различных атомов. Вижу, как вдали появляются и быстро приближаются к подводной лодке два совершенно одинаковых офицера. Это братья-близнецы и одновременно старшие лейтенанты Александр и Вячеслав Михайловы. Им предстоит в плаваниях по морям и океанам поддерживать в исправном состоянии мозг субмарины — систему Туча. Сентябрь, тепло, но братья в кожаных перчатках. В подводном флоте существует традиция: командир или его заместители крутят ручки перископа в белых перчатках, и Михайловы представляют себя морскими волками, вернее, морскими подводными волками. Помимо других обязанностей мне предстоит передать им практические навыки по поиску и устранению неисправностей.

    Вначале мне было трудно идентифицировать братьев, но помогла золотая коронка на зубе у Вячеслава. Когда один из братьев открывал рот, я сразу определял кто передо мной, но вскоре я безошибочно узнавал братьев даже со спины. Испытания систем подводной лодки, когда она неподвижна, называются швартовными. В то время разработчики отдельных приборов оснащали их внутренними системами контроля. И при испытаниях информационно-управляющей системы разработчики столкнулись с типичным явлением тех лет: все приборы вроде бы исправны, а система в целом не функционирует. Рита, выпускница МИФИ, в таких случаях напевала песню Высоцкого: а на нейтральной полосе цветы необычайной красоты. Гениальный поэт и бард не догадывался, что его песня станет актуальной и в военно-морской сфере. Но еще точнее охарактеризовал ситуацию помер Райкина, где он спрашивал в ателье, кто сшил ему костюм. Он был сшит плохо, но к частям костюма, включая крепко пришитые пуговицы, претензий не было.

    Когда работа была в разгаре, было принято решение выходить в море на ходовые испытания. Поджимало время. Дело в том, что зимой Белое море замерзало. Это не Баренцево море с его Гольфстримом. А наша первая серийная лодка по плану должна была войти в состав Северного флота еще до нового 1978 года. Была сформирована бригада от нашего НИИ, которой предстояло выйти в море. Но здесь возникли проблемы. Братья Михайловы категорически не были согласны с кандидатурой Михаила Эльянова как руководителя группы. Дело в том, что он был чистейшим администратором и в технике разбирался слабо. На совещаниях он сидел с озабоченным лицом, поскольку дела с нашей системой оставляли желать лучшего. Было больно видеть, как он переживал за порученное ему дело, однако через полчаса, в столовой рассказывал мне неприличные анекдоты и громко смеялся. Братья в конце концов настояли на моей кандидатуре. Вообще то группой должен был руководить ответственный сдатчик Сундеев, но он предпочел вместо опасного плавания в тесноте и спертом воздухе в отсеках лодки напиваться на берегу в своем одноместном номере гостиницы.

    В группе было 12 человек: монтажники, наладчики. Мне была передана документация схемных и программных изменений по результатам ходовых испытаний опытной подводной лодки. У меня еще был мешок со спальными принадлежностями и мы вышли в открытое море, как поется в песне, в суровый и дальний поход.

    Не успели дежурные задраить люки лодки, как мы приступили к работе. У меня была задача: из двух ЭВМ (основной и резервной) создать одну работающую. И уже через пару дней после монтажных работ мы приступили к наладке системы. Нам сообщили, что два человека из группы могут харчеваться в мичманской столовой, и я назначил самого себя и еще инженера по ракетной схеме на посещение столовой. Остальные члены группы получали питание в кастрюлях и ели в кубриках.

    Я, как руководитель группы принимал участие в совещаниях в кают — кампании. На очередном совещании командир корабля заявил, что надо часть командированных и рабочих завода отправить на берег и выразительно посмотрел в мою сторону. Я испугался быть выгнанным с позором и удвоил усилия. В эти дни я спал по пять часов, остальное время работал. Сначала прошли тесты на одной ЭВМ, а потом мы попытались запустить навигационные задачи и скоро самая простая из них стала решаться. На корабле находился представитель штаба флота, контр-адмирал по фамилии Ильченко. Я подстерег его в командном отсеке и доложил, что система Туча приступила к решению задач. К счастью, он заинтересовался и проследовал в штурманскую рубку.

    На следующем совещании командир вернулся к вопросу об отправке нашей группы на берет, но здесь на нашу защиту стал адмирал. Задачи уже решались, но на одной машине, и я сам себе поставил сверхзадачу: запустить еще и резервную ЭВМ.

    Уровень углекислого газа в подводном положении из-за превышения численности экипажа достигал двух процентов вместо обычных 0,03 процента на вольном воздухе. В этом случае лодка всплывала и в отсеки насосами задували морской воздух, а я, пользуясь случаем поднимался в рубку и выходил на ракетную палубу, чтобы подышать чистым морским воздухом, поскольку с юных лет заботился о своем здоровье. Запомнился один такой выход. Стоял легкий туман, свинцового цвета вода и серое небо над головой. Подводная лодка, вибрируя и шумя на скорости 18 узлов — максимальной для надводного положения двигается по гладкой поверхности моря. Ее гидродинамические формы не приспособлены для хождения по поверхности моря, поэтому носом она поднимала волну, а под рубкой возникала впадина. Казалось, что это гигантский зверь мчится по бесконечному океану вне времени и пространства.

    Когда я спускался в отсек, то в рубке, в месте для курения услышал обрывок разговора двух офицеров. Один говорил другому, что ему страшно надоело пребывание с семьей на Черноморском курорте и он рад, что вернулся на любимый корабль. Я понял, что не являюсь морским волком, потому что меня тянуло домой к жене.

    Я продолжал попытки запустить в рабочем режиме и резервную ЭВМ. А тем временем появилась стенгазета под названием “Туча работает”. Ниже на рисунке братья Михайловы лихо отплясывали вприсядку. А через некоторое время заработала и вторая ЭВМ. И здесь я почувствовал, что зверски устал. Проснувшись на следующее утро я сразу посмотрел на пульты обеих ЭВМ. По характерному миганию лампочек убедился, что они в рабочем режиме и проспал до обеда. Пришло приятное время, когда мне нечего было делать. И вот наступил великий праздник пятидесятилетия понятно чего. На ракетной палубе состоялся митинг, где я получил открытку, в который поздравили Александра Борисовича, то есть меня, и коллектив нашего НИИ. И, конечно, в этой бочке меда не могла не появиться ложка дегтя.

    В те уже далекие времена программы и различные константы хранились в долговременной памяти, состоящей из кассет с примерно шестьюдесятью крупными сердечниками. Через каждый из них проходило 256 проводов. Если провод поступал сверху, то это была единица, если снизу, то ноль. Естественно, что прошивкой занимались женщины. Если необходимо изменить программу, то соответствующие провода отрывались от контактов и вместо них прокладывались новые, а старые провода так и оставались в сердечниках. При частых изменениях программ сердечники забивались ненужными проводами, и пропустить новый провод стаповидось все сложнее. Обычно этой работой занимались женщины. Но существует поверье, что женщины на корабле приносят несчастье. Поскольку планировались во время ходовых испытаний внесение изменений в программы, то необходим был специалист нужного профиля и обязательно мужского пола. И выбор начальства пал на некоего Ромку. Фамилию его я не помню. На второй ЭВМ удалось привести в порядок все кассеты за исключением одной с очень забитыми сердечниками. Когда прошивали один провод, то рвался какой-либо другой.

    Мы не имели права на ошибку, но у бедного Ромы дрожали руки. На мой вопрос как унять дрожание, Рома сказал, что в обед он с друзьями выпивает бутылку водки на троих и это помогает. Может быть, Рома просто хотел выпить, а на лодке действовал сухой закон. Но мне перед выходом в море дали пятилитровую канистру спирта для промывки контактов и решения спорных вопросов. Я подсчитал, что стакан водки это грамм 70 спирта. Потом в столовой я выпросил воблу с икрой и бутерброд со сливочным маслом. Рома выпил спирт, запил его стаканом холодной воды потом поел и сел отдыхать. Я увидел, что руки его уже не дрожат. Можно было приступать к операции. Мы все затаили дыхание. От этого провода зависела судьба второй ЭВМ. Наконец, работа была закончена. Кассета вставлена в гнездо и монтажник запаял контакты. И теперь осталось проверить кассету программой контрольного суммирования.. Если суммы совпадут, то все правильно. И эти суммы совпали.

    Спирт хранился в оцинкованной канистре за одной из ЭВМ, и Рома, возможно, заметил это место. Обычно в этом помещении кто-то всегда присутствует, но в тот день весь наш коллектив был на ракетной палубе. Этим и воспользовался коварный Рома и утащил канистру, а потом в гордом одиночестве отхлебнул из нее, быстро опьянел и, ничего не соображая, стал ходить с канистрой из отсека в отсек. Первым его заметили братья Михайловы, они забрали канистру и передали Рому замполиту. Рома вырывался и кричал: у меня мама больная, хочу курить, и пытался вырваться. Надо сказать, что наша подлодка хоть и атомная . но это не курорт, и мы все выглядели в ней не лучшим образом. Но на Рому страшно было глядеть. Красные безумные глаза. По лицу он размазывал слюни, сопли и слезы. Замполит пытался ему объяснить, что мы выполняем важное правительственное задание, на что Рома ответил нецензурной бранью и снова заявил, что мама больна и что он хочет курить, а потом уснул прямо в каюте замполита.

    Я был уверен, что после этого случая нас выгонят с позором с корабля. И вскоре по громкоговорящей связи прозвучало: ответственный за систему Туча вызывается к командиру корабля, и я пошел, ожидая самого худшего. Но ничего плохого не произошло. Командир посмотрел с усмешкой и сказал — В два часа ночи прибудет корабль связи, отправишь своего алкаша на берег. Рому перевели в кубрик, а я лег на свой “самолет” и стал ждать, заснуть я боялся. В час ночи я пошел в кубрик, воздух в котором был невероятно спертый. Я разбудил Рому и отвел его в гальюн, а потом в умывальник. Потом он собрал свои вещи, и мы тронулись в путь. Рома немного отрезвел, но был еще невменяем. Самым опасным в нашем движении на ракетную палубу был узкий проход между рубкой и бортом лодки, поэтому на внешней поверхности рубки были вмонтированы поручни. К счастью, на свежем воздухе он стал быстро трезветь. Я постоял с ним несколько минут, взял его за руку, и мы благополучно, цепляясь за поручни, выбрались на палубу. Корабль уже прибыл, и Рома по трапу перешел на него. Я вернулся в лодку, помылся и крепко заснул. Утром появился один из братьев и передал мне канистру. Она значительно полегчала. Столько спирта даже Рома не мог выпить, но я сделал вид,что ничего не заметил. И вот усталая подлодка вместе с не менее уставшим руководителем бригады из московского НИИ из глубины идет домой. Но пристань в Северодвинске это дом только для подводной лодки, а мой дом и дорогая жена далеко в городе Люберцы. Нет сил ждать встречи после почти трехмесячной разлуки, и я решаю лететь в Москву из Архангельска самолетом. Но мне предстоит выполнить еще одно задание — купить в этом городе тресковую печень для беременной жены. До вылета самолета еще есть время и я иду по городу за этим продуктом. Середина ноября, но на улицах уже много снега. Прохожу мимо памятника Петру Первому скульптора Антокольского. Бронзовый император стоит в военной форме: он грозный и в тоже время стройный и элегантный. А рядом скульптура Ленина. Он как обычно размахивает руками, а лицо у него суровое и непохожее на привычные портреты. Такой памятник могли изваять еще в каменном веке. Недалеко нахожу рыбный магазин. У входа выстроилась большая очередь пожилых граждан города. Если встану в очередь, то опоздаю на самолет. На всякий случай интересуюсь у граждан, что там дают. И узнаю, что все они стоят за палтусом. Тогда я им объясняю, что хочу купить тресковую печень в банках, но граждане смеются, потому что этот продукт в этом городе не пользуется популярностью. Тогда я объясняю, что я приезжий из Москвы и жена эту печень очень любит. И очередь разрешает мне зайти, правда, в сопровождении строгой дамы. Магазин внутри почти пустой, и я без проблем покупаю 10 банок

    А потом была поездка домой и встреча с любимой женой, фигура которой за три месяца моего отсутствия существенно изменилась, но животик совсем ее не портил. На следующее утро я проснулся и почувствовал, что грудь и спина страшно чешутся. Жена обнаружила, что они покрылись сыпью, и мы срочно поехали к кожнику. Он осмотрел меня, сказал, что сыпь появилась на нервной почве и спросил меня, не нервничал ли я последнее время. Пришлось признаться, что действительно нервничал. Он выписал мазь и успокоительную микстуру. Вскоре сыпь исчезла также быстро, как появилась. Теперь мне осталось выполнить уже приятную миссию: появится вместе с женой в ее институте. Отсутствие мужа, который никогда не встречает беременную, жену, вызывало недоумение у ее подруг по институту. И вот вместе с женой, наконец, появился ее загадочный муж. Однокурсницы жены внимательно осмотрели меня и одобрили ее выбор, а еще через несколько месяцев у нас родился замечательный мальчик, которого мы назвали Мишей.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ

    В один летний день мы с сыном решили посетить Кусковский парк. Он находился недалеко от дома: всего две остановки электричкой от станции Ухтомская до Вешняков. Мише три года, а его мама на 19 лет старше. Несмотря на столь юный возраст она внимательная и заботливая мама. Сначала мы посетили Шереметьевский дворец, но произведения искусства не произвели на сына никакого впечатления.

    Потом было катание на лодке, что сыну понравилось значительно больше. В это время из облаков выглянуло солнце. Еще не началось всемирное потепление, и в Москве летние месяцы были сравнительно прохладными. Мама решила снять рубашку с ребенка, чтобы он немного позагорал, но получила неожиданный отпор. Он обхватил свое тельце руками, чтобы не позволить маме стянуть рубашку. Пришлось прибегнуть к наказанию, мама пару раз шлепнула его по попе, а потом, преодолевая сопротивление, стянула с него рубашку. И этот эпизод, несмотря на юный возраст, он запомнил на всю жизнь. Миша рос спокойным и уравновешенным ребенком, а все неприятности переживал внутри. Помню такой случай. Я забирал его из садика и сказал воспитательнице, что это неправильно, когда дети во время выполнения физических упражнений стоят босые на полу. На что она ответила, что мой сын хуже других детей их выполняет. Вечером того же дня у него поднялась температура, а к утру был абсолютно здоров. Неужели из-за грубых слов нетактичной воспитательницы у нашего чувствительного ребенка поднялась температура.

    Не могу не вспомнить забавный эпизод, приключившийся с сыном, когда он учился в первом классе. Он у нас был развитый и рослый мальчик. Когда он пошел в первый класс, ему было шесть с половиной лет вместо положенных семи. В его классе оказался еще один еврейский мальчик по фамилии Баренбойм, а звали его тоже Миша. Дети подружились, а вслед за ними подружились и их родители. В один субботний день наш сын пришел домой не в духе ,бросил в угол портфель и сказал: Баренбойм мне больше не друг. На все наши вопросы о причине ссоры наш сын мрачно молчал. Спустя пару часов к нам заглянула Ася, мама бывшего друга, и рассказала о причине конфликта. В тот злополучный день нашего Мишу учительница назначила командиром звездочки. Класс был разбит на группы по пять человек, и наш сын возглавил одну из них. И в его группу попал Баренбойм.

    Домой оба Миши ходили вместе, потому что жили мы рядом. Когда в тот день они вышли из школы, наш Миша увидел, что его ботинки грязные и под впечатлением от назначения на руководящую должность потребовал, чтобы другой Миша их вытер. Миша Баренбойм категорически отказался, и они поругались и даже подрались. Мы с Асей посмеялись, а через некоторое время мальчики помирились. С тех пор наш Миша осознал эфемерность власти и последующие почти 50 лет жизни не стремился к должностям, зато преуспел, как программист. По своему психическому складу мы с ним являемся интровертами. Я уже давно потерял связь с многочисленными московскими друзьями и родственниками, и, честно говоря, не пытался эти связи восстановить. Папа и мама выросли в многодетных семьях. Я как то подсчитал число двоюродных братьев и сестер с обеих сторон. Получилось 17 человек. Некоторых уже нет, а судьба многих из них мне неизвестна. Живя в Израиле, мне тоже не удалось может быть из-за возраста или моего замкнутого характера приобрести хороших друзей. Но я не чувствую себя одиноким. Мне хватает общения с женой, дочерью и внуком и с родственниками жены. Все они проживают в Ашдоде. Сын, Миша с женой, дочерью и сыном уже четверть века в Канаде. Миша любит многокилометровые прогулки и во время его хотьбы по окрестностям Торонто мы обсуждаем по телефону все насущные проблемы. Как истинный интроверт, он много читает. Причем, область его интересов простирается от римского императора Марка Аврелия до Виктора Пелевина. Но мне произведения Пелевина не очень нравятся, несмотря на то, что мы с ним закончили один МЭИ, правда, разные факультеты и я на лет двадцать раньше.

    А вот экстравертов я не люблю. Может быть, я ошибаюсь, но все их помыслы направлены на то, чтобы опережать в званиях, должностях, или в накоплении материальных ценностей своих друзей, родных и знакомых. И эта особенность характера мешает им любоваться природой, читать хорошую литературу, слушать классическую музыку. Постоянная зависть к успехам других в конце концов отрицательно сказывается на здоровье.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ

    Троян и я находимся в кабинете Ярослава Афанасьевича Хетагурова. Он заведующий кафедрой ЭВМ МИФИ (московский инженерно-физический институт) и одновременно недавно назначенный главный конструктор информационно управляющей системой (ИУС) ”Альфа”, которая предназначена для управления запуском ракет, а Трояну и мне предстоит разрабатывать ИУС под названием Алмаз и предназначена она для решения задач навигационных, торпедных и гидроакустики. Прежние ПЛ серии 667А Навага к тому времени устаревает. В США разработана гидроакустическая система обнаружения подводных лодок у побережья, поэтому потребовалась ракеты с большей дальностью и новые подводные ракетоносцы. Для новой серии подводных лодок необходимы новые высокопроизводительные ЭВМ с большим объемом памяти, и под руководством Хетагурова такие ЭВМ была разработаны на базе принципиально новых модулей под названием Азов. Новый проект называется 667Б Мурена. А это суровая и коварная рыба в сравнении с Навагой, поэтому необходимо оснастить ПЛ двумя независимыми ИУС.

    В кабинете очень холодно. Хетагуров любит проводить совещание в кабинете с открытыми окнами. Вместе со своими коллегами он разработал принципиально новую структуру для ИУС Альфа и настаивает на том, чтобы и ИУС Алмаз имела такую же структуру, но Трояну и мне она не нравилась. Не буду нагружать читателя подробностями, скажу только, что речь идет о надежности и резервировании и ремонтопригодности.

    Я произвел расчеты надежности, используя знания, полученные на лекциях Брина, и пришел к выводу, что наш вариант системы, похожей на ИУС ”Туча” по крайней мере не хуже. Ярослав Афанасьевич опроверг мои доводы. Его коллеги-ученые в МИФИ все просчитали и, кроме того, его интуиция подсказывает, что их вариант самый лучший.

    Хетагуров был абсолютным авторитетом. В нашем НИИ никто не смел ему перечить, потому что он еще позиционировал себя крупным ученым, а в МИФИ он ссылался на свой колоссальный практический опыт разработчика ЭВМ. Трояну и мне ничего не оставалось, как приступить к разработке ИУС в соответствии с требованиями Хетагурова.

    Годы с 1978 по 1981 были бедны событиями, но и относительно благополучными. Работа разработчика была одновременно и моим хобби, а дома меня ждала любимая молодая жена и наш сын. Единственное, что омрачало нашу жизнь — это совместное проживание в родительской достаточно просторной квартире.

    И вот пришло время очередного повышения на ведущего инженера. Это увеличение месячного окладе на 40 рублей, а с премиями и на все 60. В то время неплохие деньги, и по традиции против моего повышения запротестовали кадровики-антисемиты, а потом возникло еще одно обстоятельство. Дело в том. что я разработал один прибор, который значительно облегчал наладку ЭВМ “Азов“. И его впоследствии стали использовать разработчики других систем. На комиссии по повышению в должности вместе с моей кандидатурой рассматривалась и кандидатура того самого Льва Тарасова. Один из членов комиссии спросил: не он ли разработал этот замечательный прибор, и Тарасов сказал, что это именно он, хотя не имел к нему никакого отношения. К счастью, истина восторжествовала, а атаки кадровиков — антисемитов были отбиты.

    Прошло еще время, и наступает самый сложный этап разработки: из отдельных приборов необходимо создать единую систему, для этого необходимо решить много вопросов: технических и программных. И так случилось, что эта работа получалась у меня лучше, чем у других. В это время начальник лаборатории и мой непосредственный начальник Троян Анатолий Ильич получает очень солидную должность в нашем НИИ и рекомендует меня на свое место, но начальником лаборатории назначают другого, главное достоинство которого — правильный пятый пункт. В ответ я нахожу другую работу и пишу заявление об увольнении по собственному желанию. Руководство в шоке, но в это время из министерства приходит разнарядка еще на одну должность заместителя главного конструктора, который бы отвечал за решение технических вопросов по всей серии новых подводных лодок. Кадровики-антисемиты снова пытаются блокировать мое назначение, но главный конструктор сказал, что для решения технических вопросов с новой системой управления будет приглашать их. И кадровики отступают а я с группой коллег занят решением, может быть, самой главной проблемы: наладкой аппаратных и программных средств, обеспечивающих резервирование системы. При возникновении неисправности в одном из модулей он отключается и на его место подключается резервный. Работа продвигается, и наступает момент проверки системы резервирования. Я перемычкой с впаянным в нее сопротивлением 100 ом касаюсь кратковременно определенных контактов на разъеме платы, имитируя неисправность и модуль переключается на резервный. И в это время на стенде появляются директор НИИ Машков вместе с Хетагуровым, и я демонстрирую им работу системы резервирования. Система ИУС Альфа отстает от нашей ИУС Алмаз, директор говорит Хетагурову,

— Смотри, как надо работать, — и я ощутил на себе злобно завистливый взгляд осетина Хетагурова.

    А у меня новое задание. На заводе Парус, который расположен в районе Северный города Севастополь приступают к производству ИУС Алмаз и меня отправляют в командировку в город боевой славы.

    В первой половине дня организационные вопросы, а во второй занятия с наладчиками и настройка системы для первой серийной лодки. Наступает купальный сезон, после обеда я иду на пляж Учкуевка, купаюсь, а потом возвращаюсь на завод. А в конце июня ко мне приезжает моя дорогая жена. Пару дней мы проживаем в комнате общежития завода, а потом нам дают номер в оздоровительном лагере Учкуевка рядом с пляжем и мы просыпаемся под незабываемые звуки песни: Севастополь, Севастополь — город русских моряков.. Незабываемое время. Потом жена уезжает, а у меня сложное время: стендовое испытание компьютерной системы. Еще месяц напряженной работы, успешная сдача, и я страшно усталый, но счастливый уезжаю на автобусе в Симферопольский аэропорт.

    Жизнь кажется мне замечательной: первый серьезный успех в новой должности, замечательная жена — красавица и умница, милый, способный и послушный сын, начато строительство кооперативного дома для родителей, внос в 40% стоимости квартиры нами уже оплачен. После ходовых испытаний новой ПЛ нас ждет премия в несколько месячных окладов, а на горизонте разработка новой системы уже на интегральных схемах. Кажется, что жизнь удалась. Но на горизонте уже собираются грозовые тучи. Дома меня ждет известие, которое кардинально изменит мою жизнь и жизнь моей семьи.

ВОСПОМИНАНИЕ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ

    Не успел я войти в квартиру после командировки, как мама мне сообщила радостную новость: они с папой подали документы на выезд на постоянное жительства в Израиль. Я, конечно знал о планах родителей, более того, они предупреждали меня о них. но по двум причинам категорически не верил, что они решатся на такой поступок. Отец в должности главного технолога строительного треста принимал участие в строительстве стенда для проверки авиационных двигателей в центральном институте авиационных моторов (ЦИАМ) поэтому у него была вторая форма секретности. В момент подачи документов прошел только год, как он ушел с этой работы на пенсию. У него не было никаких шансов получить разрешение. Но я не учел, что положение отказников родителям никак не угрожало. Достаточно большую по тем рамкам пенсию у них отобрать не могли. Я думал, что из-за моей работы они не подадут документы, но я переоценил силу родительской любви.

    В случае увольнения из НИИ у меня не было никаких шансов найти хорошую работу. У кадровиков всегда был бы вопрос, почему я уволился с такой хорошей работы. С другой стороны, не было никаких шансов покинуть эту страну. Правда, теплилась слабая надежда, что меня не уволят. С присущей мне скромностью я считал себя незаменимым специалистом, и на следующий день вышел на работу, как ни в чем не бывало. Спустя неделю после возвращения из командировки мой начальник Стрыгин пригласил меня к себе в кабинет и сказал: Саша, над тобой нависли тучи — у меня упало все, что может упасть — тебе придется лететь в Северодвинск, наладчики там не справляются.

    И вот я снова в городе судостроителей. Выяснилось, что ответственный сдатчик женился на местной женщине и на три дня ушел в положенный отпуск вместе с коллективом. Работа по восстановлению системы отвлекала меня от грустных мыслей, но я все время чувствовал дамоклов меч, занесенный над моей шеей. Вскоре приехал главный конструктор системы Вадим Стрыгин с программистами и они приступили к решению задач. В эти дни я спал очень плохо, засыпал в два часа ночи и просыпался с головной болью. Немного отвлек меня случай, произошедший с главным конструктором. Это был грузный мужчина ста тридцати килограмм весом, и поэтому у него были трудности при спуске и подъеме по трапу из рубки в отсек. Во мне было килограмм восемьдесят. Из-за пижонства я надевал рукавицы при спуске в лодку, чтобы не обжечь руки и спускался только держась за поручни. Однажды шеф неловко поставил ногу и застрял и я помогал ему выбраться. Поэтому он не любил спускаться в лодку и предпочитал сидеть в комнате на дебаркатере.

    В один из дней он спустился в отсек и был необычайно бледен. Он предложил мне выйти на пирс и побеседовать. Я, конечно, все понял. Я надел куртку, взял сумку, которую всегда носил с собой, и мы поднялись на пирс. Шеф рассказал что получил сообщение из НИИ, что мои родители — изменники Родине и что поэтому меня отзывают в Москву. При оформлении командировки я столкнулся с офицерами, обслуживающими систему. Они были крайне недовольны моим отъездом, но я им ничего не объяснил. Потом мне сообщили, что со мной хочет поговорить директор НИИ, тоже прибывший на ходовые испытания подводной лодки, и у меня появилась слабая надежда. Но он только сказал, что меня ожидало большое будущие в НИИ и жаль, что родители обо мне не подумали, я же в свою очередь пожелал ему успешного проведения ходовых испытаний.

    Я вышел с завода, выписался из гостиницы и поехал на вокзал. В кассе вокзала купил билет на поезд до Москвы. У меня оставалось около трех часов до отправления поезда, я оставил вещи в камере хранения и пошел в расположенный рядом ресторан Эпельбаум или что-то подобное, названный в честь первого его директора. Я заказал мясное блюдо, салат и двести грамм водки. Пейзаж из окна был очень грустный — двухэтажные дома из почерневших бревен, моросящий дождь, низкорослые деревья. Было 6 октября 1972 года. Так я отметил свой юбилей. В этот день мне исполнилось 30 лет.

    И с тех пор в Северодвинске я не был, но иногда видел завод и пристань по телевизору, когда средства массовой информации пытались продемонстрировать российским гражданам мощь подводного флота России. И последняя такая передача по российскому телевидению состоялась в декабре 2023 года. Показывали спуск на воду самого современного подводного ракетоносца под названием Александр третий. Думаю, что патриотически настроенные граждане были довольны зрелищем, когда могучий корабль выкатывается в специальный бассейн, звучит гимн, поднимается флаг, а руководитель государства произносит речь.

    Когда то 56 лет тому назад в сентябре 1967 года я наблюдал эту процедуру, стоя на той же пристани — пристани завода. На боевое дежурство поступал первый корабль серии 667А Навага. Но поступал на боевое дежурство после проведения швартовных и ходовых испытаний, а также проведения торпедных и ракетных стрельб. Командиру корабля капитану первого ранга Березовскому вручили аккуратно сложенный флаг, он поцеловал его и лицо капитана было мокрое от слез. И в этот же день корабль покинул пристань. Александру третьему до выхода в море остается не меньше года, а боевое знамя он уже получил.

    Но вернемся в роковой октябрь 1972 года. После ресторана я улегся спать в купе поезда Северодвинск — Москва, и впервые за последнее время, как Наполеон после Ватерлоо, хорошо выспался. В купе я был один. Раньше у меня было чувство тревоги из-за ожидания момента, когда тайное станет явным, а чего волноваться теперь Мои коллеги уже все знали, а после беседы с директором НИИ я знал, что меня непременно уволят. И вот Ярославль. Каждый раз я любовался куполами его церквей и понял, что вижу их в последний раз.

    Не буду описывать встречу с родителями, потому что забыл ее. На следующий день отправился в свой НИИ. Информация о моих делах уже прокатилась по шумным его коридорам. По роду своей деятельности я общался с большим количеством людей, но теперь все избегали меня, как зачумленного. От моего наставника Трояна Анатолия Ильича я узнал, что вопрос о моем дальнейшем пребывании обсуждался в парткоме, и было решено меня уволить. И Троян мне посоветовал прямо сейчас приступить к поиску работы. Терять мне было нечего, пусть меня уволят за прогулы. Когда я через пару дней безрезультатных поисков появился на работе, мне сообщили, что меня срочно вызывает заместитель директора по кадрам Матюхин. Когда я зашел в его кабинет, он поинтересовался — Где это вы шляетесь

— Я был болен, могу принести больничный.

— Больничный мне не нужен. Вы принесли заявление об увольнении по собственному желанию.

— А почему я должен его принести?

— Вы прекрасно знаете почему. Если вы не напишите, то мы вас уволим по статье, и ни один адвокат вам не поможет.

    Этот Матюхин не оставил мне выбора, и я согласился, рассчитывая на две недели, которые при увольнении по собственному желанию надо было отработать. Я написал заявление, которое Матюхин выхватил у меня и написал резолюцию об увольнении сегодняшним днем. Оказывается, что в КЗОТ была, оказывается статья об увольнении с согласия обеих сторон. Мне ничего не оставалось, как начать заполнять обходной лист. Оказалось, что мне надо заплатить 15 рублей профсоюзных взносов, но у меня их не было. Пришлось одолжить их у некоего Платонова, но он потребовал их вернуть в тот же день. Этот Платонов был выпускником МИФИ и очень грамотным специалистом, но мерзким человеком. Он сразу стал общаться со мной сухо и официально, как будто мы с ним не проработали вместе семь лет. Я приехал домой, взял деньги и поехал их отвозить в ставший для меня ненавистным НИИ. Приехав, я позвонил Платонову по местному телефону. Он спустился, взял деньги и ушел, не выразив никакого сочувствия и не попрощавшись. А я потом очень жалел, что вернул этому Платонову несчастные 15 рублей.

    Двенадцать лет спустя, когда мы уже жили в Черновцах, наш сын поступил в МИИТ на факультет прикладной математики. Он был золотой медалист, написал математику на пятерку и был принят. И, конечно, я был с ним в Москве. Сначала он поступал в МГУ и с ним была мама, но его не приняли, а потом я сменил вернувшуюся в Черновцы жену. Вторая попытка оказалась удачней. Если бы ни МИИТ, то студенты евреи вымерли в Москве как мамонты Сибири. От радости я подъехал к своей бывшей фирме, из которой меня выгнали двенадцать лет назад. Был конец рабочего дня. Я увидел главного конструктора Стрыгина, очень постаревшего Эльянова, свою двоюродную сестру, которой я помог устроиться в НИИ и которая после моего увольнения ни разу мне не позвонила. К ним я не подошел. Я хотел встретиться с Трояном, но он так и не появился.