Четыре зеркальных карпа, или подвиг сионистов
Памяти моих родителей посвящается.
В один приятный сентябрьский вечер я возвращался с работы и увидел, что рядом с моим домом с грузовика продавали карпов, которые плескались в большой ванне из брезента. Я занял очередь, потом быстро зашел в свою квартиру и позвонил родителям.
В то время я с семьей проживал в городе Черновцы, а мои родители жили недалеко от Москвы в 115 квартале города Люберцы. И все мы были отказниками, то есть гражданами еврейской национальности, получившими отказ на просьбу о выезде в Израиль для ПМЖ по соображениям государственной безопасности. Мы с женой полагали, что из Черновиц, где проживали родители и родственники жены, легче репатриироваться в Израиль, и переехали в этот город из Москвы, но бдительность КГБ обмануть не удалось.
К телефону подошла мама.
— Мама, это я, Шурик. Как вы себя чувствуете?
— Неважно, мы с папой грипповали и еще не поправились,
— У нас продают живую рыбу, может, выслать вам несколько карпов с кем—нибудь с нашего завода.
— Было бы хорошо, мы с папой очень ослабли, Карпы помогут нам окрепнуть. Я бы их зажарила, а из голов можно сварить уху.
— А папа может подъехать в 7:15 на Киевский вокзал?
После небольшого совещания с отцом мама сказала:
— Он успеет, метро открывается в 6 часов утра, а первый автобус выходит ot нас в Москву в 5:30.
— Когда я отправлю карпов, я вам позвоню, чтобы сообщить номер вагона и фамилию того, кто вам их передаст.
Когда я вышел во двор, моя очередь за карпами уже подходила. Я купил четыре больших зеркальных карпа, каждый из них весил не меньше килограмма. Когда я укладывал карпов в сумку, их крупные чешуйки сверкали в лучах заходящего солнца.
В тот же вечер мы с женой очистили их от внутренностей и чешуи, я извлек жабры и глаза, а потом мы их положили в морозильное отделение ХОЛОДИЛЬНИКА,
Несколько дней спустя после покупки появилась оказия. Инженер ОГТ Сеня Милявский должен был ехать в командировку в министерство в Москву. В день его отъезда я упаковал каждого карпа в отдельный целлофановый пакет, потом для теплоизоляции обернул их газетами, сложил в сумку из болоньевой ткани и поехал на Черновицкий железнодорожный вокзал. Там передал эту драгоценную сумку Сене и поехал на работу с чувством выполненного сыновьего долга. Вернувшись с работы, я сразу позвонил родителям. Трубку снова взяла мама.
— Мама, встречайте завтра утром карпов с Сеней Милявским, запишите его имя и номер вагона — радостно сообщил я.
— Дорогой сыночек — с сарказмом в голосе сказала мама ~ мы о вас такое узнали, такое узнали, что теперь эти твои карпы нам с папой больше не нужны.
— Но куда Сеня их денет, он едет в министерство. Карпы разморозятся, что с ними делать?
— А уж это после того, что мы о вас узнали, нас не волнует — сказала мама и повесила трубку.
Я мысленно представил себе такую жуткую картину. Добросовестный Сеня, не встретив моего отца на перроне, везет карпов в министерство и оставляет их в раздевалке в министерстве. Там они размораживаются, и по паркету течет жидкость, распространяя жуткий рыбный запах. Бдительные гардеробщицы находят хозяина карпов. В результате командировка сорвана, и Сеня Милявский с позором возвращается в Черновцы. От этой мысли мне стало нехорошо, и я стал лихорадочно искать выход. Если тогда были бы мобильные телефоны. Я бы позвонил Сене и сообщил, что отец не придет, и он может с этой сумкой делать все, что хочет: выбросить ее в урну или дать в качестве презента какомунибудь чиновнику. Наконец, я нашел выход. Я набрал телефон своей двоюродной сестры, которая вместе с мужем и сыном проживала рядом с метро Измайловская, и после обмена приветствиями сказал:
— Галя, у меня к тебе дело. Я послал карпов родителям, поезд на Киевский вокзал приходит завтра, а папа заболел и не может взять передачу. Хотите взять передачу себе? Вам на вокзал можно доехать на метро без пересадок. За час обернетесь.
— Ой, Шурик, я даже не знаю. А много там рыбы? — поинтересовалась практичная Галя.
— Четыре здоровенных карпа, каждый больше килограмма весом. Я спросил маму, кому отдать рыбу. Она сказала, что тебе, так как любит тебя больше, чем других племянниц и племянников, — тоже на всякий случай соврал я.
— Подожди, я поговорю с Павликом.
В трубке я услышал два голоса: настойчивый Гали и недовольный Павлика.
Наконец, любовь к рыбе победила. Трубку взял Павлик, и я сообщил ему номер вагона и фамилию рыбного курьера. А время прибытия поезда в Москву Павлик как бывший черновчанин знал хорошо.
Весь следующий день я был как на иголках. Вернувшись домой с работы, тут же бросился звонить кузине.
— Спасибо за рыбу, карпы почти не разморозились — сообщила довольная Галя.
Несколько дней спустя я зашел поблагодарить вернувшегося из Москвы Сеню.
— Не за что, — ответил Сеня, — а у тебя отец молодо выглядит, — сказал Сеня, принявший моего ровесника Павлика за моего отца.
Рыбный вопрос благополучно разрешился, но причина резкого изменения отношения родителей продолжала меня волновать. Что такое ужасное они могли узнать обо мне, находясь за полторы тысячи километров от Москвы, если даже отказались от рыбы. Каких—то общих знакомых в Черновцах у меня с родителями не было. Я обиделся на них и пока им не звонил.
Прошло две недели. По каким—то делам я оказался в центре города и случайно встретился там со своим дальним родственником со стороны жены, которого звали Изя. Помимо дальнего родства мы были связаны единой цепью под названием прямое родство.
Тогда можно было выезжать на ПМЖ в Израиль только к родственникам в рамках так называемого воссоединения семей. Но это еще не все. В ОВИРе придирались, когда кто—то из родственников оставался в СССР. С их точки зрения было неправильно, когда соединялись с одними родственниками, и при этом расставались с другими. Какая—то логика в этом была. У моей тещи в Израиле жили отец и сестра. Совместными усилиями была составлена следующая цепочка: теща с тестем; мы с женой и детьми; сестра жены Мила с мужем Семой и детьми; родители Семы; брат Семы Марик с женой Ниной и детьми; отец Нины. И, наконец, цепочку замыкал тот самый Изя, который был братом Нины. Изя развелся с первой женой и был озабочен поиском ее замены.
Сейчас с репатриацией все просто. Достаточно иметь в роду бабушку еврейку, и можно ехать на историческую родину. Но желающих почему—то мало. А тогда все перечисленные граждане дружно подали заявление на выезд и дружно получили отказ. Я получил отказ по режимным соображениям, а все остальные за компанию, чтобы не оставлять меня и мою семью без родственников. С этого времени Изя в нашей семье получил новое имя: «и неудачно примкнувший к нам Изя» по аналогии с Шепиловом из антипартийной группы.
Увидев меня, Изя широко улыбнулся.
— Недавно вернулся из Москвы. Тебе большой привет из Москвы от Лены.
— От какой Лены? — не понял я.
— Она, кажется, подруга твоей мамы. Они работали детскими врачами в одной поликлинике,
— Да, теперь я вспомнил. А как ты с ней познакомился?
— Я после развода и отказа в выезде решил жениться на москвичке. Когда был в командировке 8 Москве, меня с ней познакомили мои дальние родственники.
_Но как ты выяснил, что мы и Лена знакомы.
— Это Лена выяснила. Узнав, что я из Черновиц, сразу спросила, не знаю ли я семью Лифшицей, переехавшую в Черновцы из МоСКВЫ.
У меня возникло впечатление, что неадекватное отношение родителей ко мне и встреча Изи и Лены находятся в причинно—следственной связи.
— И что ты ей сказал? — подозрительно спросил я.
— Сказал, что мы не только знакомы, но еще и родственники.
— А больше ничего не говорил?
— Сказал, что мы вместе подали документы в ОВИР и что собираемся ехать в Америку.
С этой минуты тайна была раскрыта окончательно. Я рассказал Изе, как повлияло его знакомство на отношение ко мне родителей, и в конце разговора спросил.
— Скажи мне, а Лена тебе понравилась?
— Да, она очень миленькая, но не совсем в моем вкусе. Кроме того, у нее есть сын от первого брака.
— Так ты просто зря потратил время или у тебя СЧей что—то было?
— Да, было — скромно сказал Изя.
— Вот и хорошо. Теперь я знаю, что не напрасно пострадал,
Моя мама, Клара Соломоновна Лифшиц, и Фаина Александровна Рабинович — мама Лены были подругами и вместе работали в детской поликлинике в Люберцах. Эта дружба продолжалась и после выхода мамы на пенсию вплоть до 1979 года.
В том году старший сын Фаины Александровны Рома с семьей эмигрировал в США. И этот постыдный факт очень возмущал моих родителей. По их мнению, Рома поступал неправильно, вместо США он должен был репатриироваться на историческую родину и там активно участвовать в строительстве сионизма в отдельно взятой стране. Вместо этого этот эгоист, заботясь только о своем шкурном интересе, эмигрирует в США. Фаина Александровна в беседах с моими родителями как любящая мать оправдывала решение сына. С этого момента отношения между Фаиной Александровной и моими родителями охладели.
В том же году мы с женой м детьми переезжаем в Черновцы, а спустя пару лет Лена узнает от Изи и передает своей маме компрометирующую информацию, что и сын ее бывшей подруги собирается повторить маршрут ее собственного сына, который к тому времени неплохо устроился где—то в Калифорнии. Для мстительной Фаины Александровны настал момент триумфа. Она звонит и без ехидства сообщает моим родителям, что м их сыночек также не рвется на историческую родину и что нечего строить из себя великих сионистов, когда и у самих рыло в пушку. И по закону подлости известие о моем предательстве поступает точно в тот отрезок времени, когда я уже купил карпов и был в поисках рыбьего курьера, чтобы доставить их родителям. Этот поворот событий я просчитал. Впоследствии уже в Израиле мама мне рассказала, что так все и было.
— Ты уж извини нас с папой, мы с той рыбой были неправы. Потом мы жалели. Галя Бадо звонила, интересовалась здоровьем папы и сказала, что карпы были очень вкусные. Время было такое. В нашем окружении тогда не любили тех, кто уезжал в Америку.
Действительно, времена те были другие. Почти каждую субботу родители ездили на так называемую горку. Так называлась среди отказников улица Архипова, на которой располагалась московская синагога. Визиты туда были традиционными в среде отказников и тех, кто только собирался вступить на «тропу войны». Приезжали и те, которые получили разрешение на эмиграцию. Там встречались с друзьями, узнавали последние новости и можно было получить консультацию от известных борцов за репатриацию евреев на историческую родину.
Обычно эти активисты появлялись поздно, и сразу информация об этом распространялась среди посетителей горки. Активисты держались несколько изолированно и беседовали обычно только между собой. Один из них написал открытое письмо генералу Драгунскому, другой вывесил плакаты на балконе дома на улице Горького, где в то время проживал. Об этом московские евреи узнавали по голосу Америки. Надо было тогда обладать незаурядным мужеством, чтобы решиться на такие поступки, и они имели среди посетителей горки непререкаемый авторитет. Иногда от толпы отделялся какой—нибудь пожилой еврей, приближался к активистам и задавал вопрос. Разнообразием эти вопросы не отличались. Спрашивали в основном о шансах получить разрешение на выезд пожилой пары, если сын работает на секретной работе. Ответ был обычно короткий.
— Вас с женой выпустят, а сына выгонят с работы — отвечали активисты и продолжали беседу между собой.
В один из таких дней на горке появились родители Анатолия Щаранского. И, конечно, информация об их появлении моментально распространилась среди постоянных посетителей горки. Мои родители тоже были там. Каково же было их удивление, когда по дороге домой из автобуса, следовавшего от метро Кузьминки, на остановке «115 квартал» в городе Люберцы вместе с ними вышли родители Щаранского. Мама набралась смелости и познакомилась с ними. Выяснилось, что они временно проживают у старшего сына Леонида, квартира которого находится рядом с квартирой моих родителей. С этого времени началась дружба моей мамы с Идой Петровной — матерью Щаранского. После смерти мужа Ида Петровна окончательно перебралась к своему сыну. Мои родители ив Москве соблюдали традиции и всегда приглашали ее на еврейские праздники.
За несколько месяцев до переезда в Черновцы я как—то заехал к родителям. На серванте вместо фотографий детей и внуков стояло фото довольно полного круглолицего молодого человека в светлом свитере. Он мило улыбался. На мой вопрос мама ответила, что это Щаранский, и эту фотографию ей подарила Ида Петровна. Надо сказать, что я себе совсем иначе представлял его. Мне казалось, что он худой, высокого роста, с бородой и горящим взглядом.
После этого отступления легко представить себе возмущение родителей, когда у таких принципиальных сионистов да еще с такими друзьями оказался столь непутевый сын. И тогда они совершают подвиг. В условиях дефицита кошерных продуктов в холодной и враждебной Москве они отказываются от так необходимой им рыбы, демонстрируя победу сионистского духа над жалкой материей в виде четырех зеркальных карпов.
С тех пор приступов сыновей любви я больше не испытывал, и до отъезда родителей в Израиль ничего им не посылал. А что произошло с персонажами рассказа?
Сеня Милявский с женой только год прожили В Израиле, а потом уехали к дочери в Монреаль в Канаду.
Двоюродная сестра Галя Бадо с семьей живет В Ашкелоне и мечтает эмигрировать в Америку.
Неудачно примкнувший к нам тогда Изя вс таки нашел в Москве невесту, женился и живет ней и двумя детьми в Детройте.
Мои родители после шестнадцати лет жизни 8 отказе репатриировались в Израиль в 1988 году, прожили в городе Нагария еще почти пятнадцать лет и умерли в один год в глубокой старости.
А мы с женой и детьми живем в Израиле УЖ восемнадцать лет. Так что совершенно напрасно в далеком 1982 году родители отказались от четырех зеркальных карпов.