Глава 4. ЧПУ

— Как, Александр, прошли военные сборы? – спросил меня главный инженер, когда по приглашению секретаря я вошел в его кабинет.

— В напряженном изучении материальной части систем вооружения а также в строевой и политической подготовке, – бойко ответил я

    Главный улыбнулся и сказал.

— Пока ты отсутствовал, твоего Эммануила вызывали на ремонт токарно-карусельного станка. Мало того, что он не устранил неисправность, он еще ухитрился поругаться с мастером Ильиным.

— Эммануил не мой, а твой. Я его, Григорий Афанасьевич, на работу не принимал, – подумал я и вслух добавил, – Он человек трудолюбивый и исполнительный. Просто, за время работы еще не вошел в курс дела.

— Сначала зайди на участок к Ильину, проверь, все ли там работает, и заодно посмотри на еще один токарно-карусельный станок. Сейчас закончили его монтаж. Он по степени оснащения электроникой принципиально отличается от других станков. Когда закончишь ремонт, поезжай на «Машзавод». Нам сообщили с завода-изготовителя, что там два их наладчика производят наладку аналогичного станка. Попроси их подъехать ко мне.

    На токарно-карусельном участке Ильина все станки работали, и я стал осматривать новый станок. Его размеры и оснащенность электроникой впечатляли. В это время ко мне подошел Ильин.

— Этот твой Эммануил неисправность в станке так и не нашел, но зато сказал, что мы неправильно его эксплуатируем, поэтому у нас поломки. Хорошо, что Витя Пономаренко нас выручил. Ты этого Эммануила больше к нам не присылай.

— Другого Эммануила у меня для вас нет – ответил я, но просьбу мастера выполнил.

    Теперь мне предстоял неприятный разговор с моим соратником. Эммануила я застал на «Колхиде». Он занимался любимым делом: аккуратно выписывал фамилии нарушителей трудовой дисциплины на специальные бланки.

— Эммануил, меня сейчас вызывал главный инженер. При всем моем уважении к тебе я вынужден сообщить, что начальство не очень довольно твоей работой.

— И кто же конкретно недоволен, мне кажется, что я работаю хорошо, – недовольно спросил Эммануил.

— Мастер токарно- карусельного участка Ильин нажаловался главному инженеру, что ты не смог устранить простейшую неисправность. Можно тебе задать нескромный вопрос? Какую конкретно работу ты выполнял на «Электронмаше»?

— А почему тебя это интересует? – насторожился Эммануил.

— Ты как-то не врубаешься в наладку. Я вижу, что ты не умеешь пользоваться осциллографом и даже тестером, несмотря на твои многочисленные рацпредложения. Давай, колись, Эммануил, чем ты занимался на «Электронмаше»?

— Я там работал в отделе комплектации.

— А как ты совмещал работу там с изобретательской деятельностью?

— К нам поступали проспекты на все на все новые электронные элементы, которые поступали в промышленную эксплуатацию. Я находил среди них более мощные и предлагал конструкторам поставить, например, один более мощный транзистор вместо двух меньшей мощности, работающих параллельно. При этом достигалась экономия, так как цена у этих транзисторов была примерно одинаковая. –

— И все твои рацпредложения были такие оригинальные?

— Фактически все. Но ты зря смеешься. Они давали значительный экономический эффект. Но потом мне не повезло.

— Наверно, у тебя появились завистники? – предположил я.

— Саша, ты почти угадал. Кой кому из моего отдела не понравилось, что я получаю деньги за рацпредложения. Они доказали, что это не рацпредложения, так как в них нет ничего оригинального, а потом я вообще попал под сокращение.

— Как тебе удалось убедить наш отдел кадров, что ты являешься крупным специалистом в электронике?

— Что мне оставалось делать? Я тогда был без работы. Вот и решил, что сначала устроюсь, а потом: будь, что будет.

— Эммануил, чтобы ситуация с твоим увольнением не повторилась уже на нашем заводе, ты должен научиться работать самостоятельно. Не всегда с тобой кто-то будет рядом.

    После разговора с Эммануилом я поехал на «Машзавод», где в одном из цехов разыскал наладчиков и пригласил их на встречу с главным инженером. На следующий день они приехали на завод, и мы вместе зашли к главному инженеру. Григорий Афанасьевич, так звали главного инженера, согласился выплатить наладчикам 600 рублей за ускоренный запуск станка. Парни оказались настоящими профессионалами. Старшим в бригаде был плотный блондин среднего роста, его коллега - худой брюнет высокого роста. Работали они во вторую смену после основной работы на «Машзаводе» и всего за три дня закончили наладку, и сразу лучший токарь-карусельщик завода приступил к работе на этом новом станке.

    Я позвонил Григорию Афанасьевичу и доложил, что станок уже работает и обрабатывает детали и что наладчики собираются зайти к нему по поводу оплаты, но особой радости в голосе главного инженера не уловил. Когда мы втроем зашли к нему в кабинет, он сказал, что с оплатой возникли трудности, а когда я остался с главным инженером наедине, он поделился со мной, что директор категорически отказывается платить эту сумму. Какая-то логика в действиях директора была. Зачем платить, если деньги за наладочные работы включены в стоимость станка. Директор часто принимал неожиданные решения, а потом никогда их не менял. Но, с другой стороны, он должен был считаться с решением главного инженера, который из производственных соображений хотел запустить станок раньше, не дожидаясь приезда официальных наладчиков.

    Неожиданно я оказался посредником в переговорах администрации завода с наладчиками, и мне было так стыдно, как будто это я должен заплатить деньги из своего кармана и отказываюсь. Спустя два дня после последней беседы с главным инженером эти наладчики позвонили ко мне на работу и поинтересовались, как обстоят дела с оплатой. Ничего обнадеживающего я сообщить не мог и предложил им непосредственно связаться с главным инженером. На следующий день они позвонили мне снова и сказали, что деньги им так и не заплатили и что этим вечером собираются заехать на завод и забрать документацию и приспособления для наладки, которые остались в одном из электронных шкафов. В тот же вечер я провел их через проходную, и мы втроем направились в цех. Во вторую смену новый токарно-карусельный участок не работал, но после работы в первую смену на планшайбе оставалась наполовину обработанная деталь, а на полу валялись неубранные стружки. Блондин открыл один из двух больших шкафов, где находились приводы суппортов, предназначенные для перемещения режущих инструментов, а также электронные устройства управления индикацией, забрал инструменты и документацию и неожиданно для меня стал объяснять мне некоторые нюансы работы станка. Я еще тогда удивился его порядочности и подумал, что на такой благородный поступок способны только русские люди, известные своим бескорыстием. Наши хохлы большие жмоты, и так благородно никогда бы не поступили. Стойка управления двигателем планшайбы, на которой вращалась обрабатываемая, деталь, находилась за этими двумя шкафами, и не просматривалась с того места, где я стоял с наладчиком – блондином. Во время объяснения брюнет вдруг сказал, что никак не может найти крестовую отвертку. Блондин ему ответил, что оставил ее в стойке привода двигателя планшайбы, и продолжил объяснение. Высокий брюнет скрылся из вида, и у меня появилось какое-то легкое подозрение, что брюнет может сделать какую-нибудь гадость, но буквально через минуту он уже вернулся с отверткой в руке, и мое подозрение исчезло. Я еще раз выразил им свое сожаление по поводу некрасивого поступка директора, проводил их до проходной, и мы расстались.

    А на следующий день утром мне на Колхиду из цеха позвонил Ильин и сообщили, что планшайба нового станка не набирает обороты. Я поплелся в цех и увидел, что планшайба, которая еще вчера всю первую смену мощно и весело вращалась, теперь еле крутилась так, как будто ее покинули последние силы. Я посоветовал Ильину доложить о неисправности главному инженеру и пошел к себе на «Колхиду». А в моей голове помимо воли анализировались все возможные причины неисправности, и, конечно, я вспомнил о том коротком промежутке времени, когда брюнет кратковременно исчез из моего поля зрения. Спустя полчаса ко мне на «Колхиду» зашел главный инженер собственной персоной, чего он никогда раньше не делал.

— Мне звонил Ильин и сообщил, что планшайба на новом станке не вращается. Что произошло по твоему мнению? - спросил он.

— Теоретически интенсивность отказов в начальный период эксплуатации оборудования довольно высокая, что-то вышло из строя, – предположил я.

— Но мне также доложили, что вчера во вторую смену в цехе видели наладчиков из Краснодара. Могли ли они внести неисправность?

— Они были у станка вместе со мной, забрали свой инструмент, документацию и ушли. Возможно, Вы правы. Они не всегда были в зоне моей видимости, – я сделал вид, что поражен невероятной проницательностью Григория Афанасьевича.

— Ты хотя бы Эммануила взял с собой. Как же ты об этом не подумал? Теперь тебе придется самому устранять неисправность. Нельзя быть таким доверчивым.

— Наладчики тоже были доверчивые и напрасно поверили вам, козлам, что вы заплатите за наладку как обещали, – подумал я и вслух добавил – станок принципиально новый, не уверен, что у меня получится.

— Пока у тебя все получалось. Станок вышел их строя по твоей вине, и ты должен исправить свою ошибку, действуй, – сказал главный и ушел.

    Я открыл документацию на главный привод и задумался.

    Теперь стала понятна причина благородства блондина. Объяснение нюансов работы станка, несмотря на неполучение денег, было частью хорошо продуманной операции. Ему просто необходимо было отвлечь мое внимание, пока напарник вносит неисправность в стойке главного привода. Никакой отвертки в ней, скорее всего, не было. Брюнет отсутствовал около минуты, серьезную неисправность он внести за это время, да еще в полумраке не мог. Я взял документацию и отправился в цех. Сначала я предположил, что брюнет вытащил из разъема один из электронных блоков. Но версия не подтвердилась. Это было слишком просто и сразу бросилось бы в глаза. Потом я стал проверять, не перерезан ли какой-нибудь монтажный провод. На первый взгляд, все провода были целы, да и было маловероятно, что они оставили бы такую явную улику. Кавалерийский наскок результатов не дал, и я со схемами вернулся к себе и приступил к изучению принципа работы привода. Планшайбу приводил в движение двигатель постоянного тока. Преобразование напряжения из переменного в постоянное и изменение его уровня выполнялась при помощи так называемой схемы Ларионова, собранной на шести мощных управляемых диодах, которые еще называют тиристорами. Они открываются в определенном порядке управляющими сигналами. Вот эти цепи и оказались у меня под подозрением. Я взял документацию и отправился в цех.

    И мое упорство, в конце концов, было вознаграждено. В стойке управления приводом планшайбы я увидел небольшой жгут, из которого выходили провода. По этим проводам поступали импульсы, которые после усиления в одном из блоков определенном порядке включали силовые тиристоры. Выходящие из жгута провода по очереди заводились на стоящие в ряд контакты одного из блоков. Но два провода из шести были не параллельны, а пересекались крест накрест, и это было почти незаметно. И снова я испытал выброс адреналина, и сердце мое усиленно забилось. Нарушение очередности включения тиристоров могло привести к тому, что планшайба не набирала обороты.

    Такую неисправность высокий брюнет мог внести всего за несколько секунд..

    Я поставил провода на место и включил станок. Планшайба теперь мощно вращалась, и скорость вращения регулировалась потенциометром на панели управления. Я также проверил индикацию и работу приводов суппортов так, как меня учил блондин в тот злополучный вечер, и сообщил Ильину, что станок работает нормально. Мастер воспринял мое сообщение как само собой разумеющееся.

— Хорошо, я скажу Щербаку, чтобы он завтра выходил в первую смену, – сказал он, не проявив никаких восторгов.

    Все было как-то слишком буднично. Аплодисментов за свой удачный мозговой штурм, в результате которого я нашел неисправность в незнакомом мне устройстве, я не услышал, и тогда решил посетить тех, кто мог по достоинству оценить мои усилия. Вечером следующего дня, купив предварительно бутылку водки и нехитрую закуску (снабжение продуктами в Черновцах оставляло желать лучшего), я направился в гостиницу, в которой проживали краснодарские наладчики. Они встретили меня как-то настороженно. Сообщение о том, что решение директора не изменилось, и деньги за наладку они не получат, явно не улучшило их настроение. Потом мы выпили и разговорились. Я высказал свое мнение, что тоже возмущен решением директора и что порядочные директора заводов в России так не поступают. Потом сказал, что я такой же простой русский парень, который в силу сложившихся обстоятельств оказался на Украине среди этих вредных хохлов. В ответ они рассмеялись, так как моя национальность без труда читалась по моему лицу. О неисправности станка я намеренно ничего не говорил. Парни находились в недоумении. Прошло уже два дня после их последнего визита, станок должен был отработать две смены, а созданная ими неисправность почему-то не сказалась на его работе. Такого быть не могло. Им было непонятно, почему я ничего не говорю о неисправности станка. В какой-то момент времени я заметил, что они переглянулись.

— Внес ты эту неисправность или нет, в конце концов, – при помощи мимики, глазами и движения головы спросил блондин.

— Не пойму, что произошло. Я сделал все так, как мы договаривались, – также при помощи мимики, скорчив недоуменную физиономию, ответил брюнет.

    Мысль о том, что кто-то другой мог устранить внесенную ими неисправность, не приходила им в голову.

    Наконец, пришло время прощаться. Я еще раз извинился, пожелал им счастливого пути, а потом уже у двери обернулся.

— Совсем забыл вам сказать. В стойке управления главным приводом почему-то были переставлены местами два провода на входах тиристоров. Я их вернул на место, – наладчики еще раз переглянулись, а я закрыл за собой дверь.

    Любил я в молодые годы театральные эффекты. Душой я был на стороне наладчиков, но в тоже время при любых обстоятельствах не стал бы намеренно вводить неисправность в работающий станок. А жизнь тем временем шла своим чередом. Сын, Миша, окончил школу с золотой медалью, и встал вопрос о его дальнейшей учебе. На семейном совете было принято решение попробовать поступать в МГУ на факультет прикладной математики, экзамены в который проводились раньше, чем в другие вузы Москвы. Как медалист он сдавал только устный экзамена по математике и, конечно, получил за него тройку. Московский университет тогда усиленно боролся за чистоту рядов. Шансов поступить в МГУ у него не было, и он пошел в приемную комиссию забрать документы. В приемной комиссии одна дама посоветовала не торопиться, так как у него, как у представителя национальных меньшинств, возможно, еще сохранились шансы. В этом престижном учебном заведении недостаточно было просто завалить абитуриента – еврея, надо было еще над ним поиздеваться. Более тяжелую задачу поставил перед приемной комиссией будущий друг сына Леня Вольтман тоже приехавший их Черновиц. Он поступал на механико-математический факультет МГУ и по двум письменным экзаменам по математике получил пятерки. На письменных экзаменах по математике на контрольных листах вместо фамилии был проставлен только условный код. Делалось это для борьбы с протекцией. Таким образом, своевременная коррекция отметок в зависимости от фамилии и внешнего вида проведена не была. Теперь Вольтману предстоял экзамен по устной математике, и у экзаменаторов появилась непростая проблема. Чтобы не принять его в МГУ, надо было поставить по устной математике двойку, так как даже с тройкой он поступал. Но нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики. С этой непростой задачей экзаменаторы прекрасно справились. Приемная комиссия делала все возможное, чтобы исключить в будущем появление в Советской науке разных там будущих Ландау, Зельдовичей и Гинсбургов.

    Но безгранична забота Советского правительства о национальных меньшинствах. Чтобы евреи – студенты не исчезли бы окончательно как вид, был создан для них заповедник под названием МИИТ. Неожиданно для себя в предыдущем предложении получилась рифма. И наш сын подал документы в этот заповедник. Он получил пятерку по письменной математике и как медалист был принят на факультет прикладной математики. На этот факультете также поступил другой неудачник-Леня Вольтман. Вот оно – скромное еврейское счастье. Миша все же поступил на желаемый факультет. Правда, прикладывать эту математику ему теперь придется к железнодорожному транспорту. Во время сдачи экзамена я находился с сыном в Москве в качестве группы поддержки.

    До отъезда в Черновцы оставался еще один день, и я решил подъехать в любимый НИИ, с которого был уволен почти двенадцать лет тому назад. Я подъехал к нему, когда до конца работы у моих бывших сотрудников оставался один час. Я стоял в сторонке и смотрел. Из проходной стали выходить сотрудники НИИ. За прошедшее время штат сотрудников значительно обновился, но попадались и знакомые, сильно постаревшие лица. Неожиданно появился Стрыгин - бывший мой начальник. Вместе с ним шел некий Каган, очень способный инженер, который в мое время занимался другой системой. Мой бывший шеф не изменил своей привычке сотрудничать с евреями. И дело движется, и нет опасности, что эти евреи могут сместить его с должности. Стрыгин с Каганом сели в черную Волгу и куда-то уехали. Был август, многие работники были в отпуске. Тех своих бывших коллег, с которыми хотелось встретиться, я так и не увидел. На следующий день мы с сыном, теперь уже студентом славного института инженеров железнодорожного транспорта, выехали на том самом виде транспорта из Москвы в Черновцы

    На заводе тем временем началось массовое оснащение станочного парка станками с числовым программным обеспечением или сокращенно ЧПУ. Состояние блаженного безделья сменилось настоящим авралом. И в это ответственное время нас покинул Эммануил, перешедший в отдел снабжения, где после внезапной кончины одного из работников появилось вакантное место. Спустя некоторое время я относил в этот отдел отремонтированную счетную машину «Искра» и услышал, как строго он отчитывал хорошо поставленным голосом какого-то нерадивого поставщика, не поставившего в срок на завод какие-то комплектующие. Теперь человек был на своем месте, а в создаваемое бюро ЧПУ были приняты: инженер – электронщик Эдуард Шевченко, программист ЧПУ Валерий Горюн и электрик Ананий Литавщук. Этот Ананий был настоящим западным украинцем и не любил евреев и русских, но русских он не любил значительно сильнее. На этих его чувствах и базировалась наша мужская дружба. Его отец был бандеровцем, и погиб в начале пятидесятых годов. Работал он с чисто крестьянским упорством, обстоятельно и неторопливо. Кроме того, он был большим аккуратистом. В его рабочей сумке вместе с аккуратно разложенными инструментами всегда были хорошее туалетное мыло и чистое полотенце. Когда он во время работы посещал туалет, то в отличие от других рабочих мыл руки дважды: до посещения туалета и после. И с этим Ананием в течение трех лет мы вместе героически сражались с неисправностями в станках ЧПУ.

    Другой новый коллега - Горюн был программистом и в прошлом бегуном на спринтерские дистанции. Он оказался неплохим человеком и специалистом и стал начальником группы программирования ЧПУ. А вот на личности Эдуарда Шевченко хотелось остановиться отдельно. Это был худой, высокий человек с лицом землистого цвета и злыми серыми глазами. Казалось, что его мучает какая-то болезнь или тайная пагубная страсть. Вначале мне казалось, что я возглавлю бюро ЧПУ, как когда-то мне обещал директор, но потом все встало на свои места. По приказу директора начальником бюро ЧПУ был назначен Шевченко, и для этого были существенные основания. Фамилия Шевченко звучала приятней, чем Лифшиц, по крайней мере, для уха директора. Кроме того, супруга Эдуарда была лучшей подругой некоей Кузнецовой, которая тогда была секретарем комитета партии того самого района, на территории которого располагалось наше предприятие. Узнав об этом назначении, я скорей обрадовался, чем огорчился. Начальственных амбиций у меня никогда не было. Эти качества унаследовал мой сын, который тоже не любит администрировать, за исключением одного случая, который произошел с ним в детстве.

    Жили мы тогда еще в Москве. Наш сын Миша был развитым, рослым мальчиком, и мы с женой решили, чтобы выиграть год, отдать его в школу в шесть с половиной лет. И в том же классе оказался еще один еврейский мальчик по фамилии Баренбойм. Он был старше нашего сына почти на год и жил со своими родителями недалеко от нас. Мы были рады, что у сына есть такой друг и подружились с его родителями: Асей и Эдуардом. Баренбойма тоже звали Миша, и два друга Миши вместе ходили в школу. В один из дней наш Миша пришел домой после школы расстроенный, в сердцах бросил портфель в угол и с порога заявил:

— Все, этот Баренбойм мне больше не друг, - громко и возмущенно заявил он.

    На вопросы жены о том, что произошло между друзьями, наш Миша мрачно отмалчивался. На следующий день к нам зашла Ася, мама Миши Баренбойма, и от нее мы узнали подробности ссоры между друзьями. Выяснилось, что в тот злополучный день учительница разбила всех учеников класса на звездочки. Звездочки были, конечно, не наши не шестиконечные, поэтому в каждой звездочке было по пять учеников. Так получилось, что оба Миши попали в одну звездочку, а на ответственную должность ее командира был назначен наш Миша. Теперь в его руках была сконцентрирована абсолютная власть над четырьмя учениками. Когда оба Миши вышли из школы, наш Миша заметил, что его ботинки немного запылились, и резонно потребовал от своего подчиненного их почистить, сославшись на свое назначение. Миша Баренбойм категорически отказался. Возникла ссора, которая переросла в драку. Друг нашего сына был старше на год, и исход драки предсказать не трудно. С тех пор сын понял всю бренность власти и больше к ней не стремился. А оба Миши несколько дней спустя снова подружились.

    Тем временем меня назначили бригадиром по техническому обслуживанию станков с ЧПУ и перевели на рабочую должность, так как нехорошо упорному отказнику так долго пребывать на инженерной должности. Впрочем, в зарплате я ничего не потерял. Но о главном сюрпризе я узнал от начальника отдела кадров Мирчи Бобочи. Он мне сообщил, что в будущее бюро ЧПУ оформляется некий программист с «Электронмаша».

— Как его фамилия, – с дрожью в голосе спросил я, так как у меня сразу появилось нехорошее предчувствие.

— Кажется, Токарь, фамилия вполне подходит для направления работы вашего бюро.

— Если это тот Токарь, о котором я думаю, то нам подходит только его фамилия, а не его деловые качества, – сказал я и побежал к главному инженеру.

— Сейчас в отделе кадров оформляют в бюро ЧПУ программистом Ефима Токаря. Это не тот человек, который нам нужен.

— Откуда ты знаешь? Ты с ним знаком? – спросил главный.

— Нет, не знаком, но много слышал о нем по городу.

— Не надо верить слухам. Если бы я с тобой не был знаком, то подумал бы, что ты антисемит, и не хочешь, чтобы его приняли на работу из-за национальности. А если этот Токарь что-то не знает или не умеет, то вы и поможете стать ему хорошим специалистом, – сказал главный инженер, неожиданно выступивший в роли защитника евреев.

    Я понял, что помешать приему Токаря на работу я не смогу. У главного инженера был в его трудоустройстве какой-то личный интерес. На заводе было известно, что он как патриот социалистической родины очень любит банковские билеты с кремлевской и ленинской символикой. Получалось так, что единственный человек, который искренне переживал за успешное внедрение станков с ЧПУ на украинском заводе в городе Черновцы, был евреем и к тому же отказником. На следующий день я лицом к лицу столкнулся на заводе с одним пожилым евреем по фамилии Майзлер, который работал инженером-химиком в отделе главного технолога. Он из-за этого Токаря устроил мне настоящую головомойку, обвинив меня в отсутствии чувства взаимопомощи и солидарности с соплеменниками. Я слушал его молча и не возражал. В чем-то этот Майзлер был прав.

    Неделю спустя я утром первым из своих коллег пришел на работу в расположенное в машиностроительном корпусе помещение для только что созданного бюро ЧПУ. У закрытой двери стоял брюнет среднего роста в синем плаще, которые носили еще в пятидесятые годы и в черном берете. Из его ноздрей воинственно торчали пучки волос. Он напоминал чем-то героев из итальянского неореалистического фильма. Какая-то интуиция подсказала мне, что передо мной стоит тот знаменитый Фима Токарь – герой многочисленных рассказов, которые я слышал во время военных сборов. Именно таким я его и представлял. И его ответ на мой вопрос подтвердил мое предположение. Пока я разбирался с какой-то документацией, Фима с собачьей преданностью смотрел на меня, я не выдержал и сказал, что его непосредственный начальник Валера Горюн скоро придет. Так началась трудовая деятельность Фимы Токаря на нашем заводе.

    Читатель, может быть, ожидает, что на новом рабочем месте произойдет чудесное превращение этого Фимы под влиянием каких-то обстоятельств в суперпрограммиста ЧПУ. Должен огорчить этого читателя. Ничего подобного не будет. Генотип человека изменить не просто, фактически невозможно, и я, как представитель сионистского реализма, должен не фантазировать, а говорить читателям чистую правду.

    Наконец, на работу пришел Горюн, и знакомство Фимы Токаря с новым начальником состоялось. А потом к нам стали один за другим поступать токарные и фрезерные станки с ЧПУ. Первую группу наладчиков на два токарных станка завода «Красный пролетарий» мы ждали из Москвы. По информации с этого завода они уже два дня назад прибыли в Черновцы, но у нас еще не появились, и я направился в гостиницу, где руководство завода забронировало им номер. Я постучал в дверь и, услышав чей-то невразумительный голос, открыл ее и оказался в зловонной атмосфере водочного перегара и потных тел. Стояло прохладное черновицкое лето, но в номере было душно и жарко. Два мужика в одежде лежали на койках, а третий, который выглядел моложе и свежее, сидел на стуле. На столе стояли несколько пустых бутылок от водки и дешевого портвейна, открытые рыбные консервы в томатном соусе, вареная колбаса и хлеб. Сначала я не поверил, что попал к наладчикам из Москвы, но сидящий на стуле подтвердил, что они эти самые столичные наладчики и есть.

— Я приехал с завода, на который командирована ваша бригада. Вы должны были выйти на работу еще два дня тому назад, – как можно строже сказал я.

— Сейчас я разбужу бригадира. Он вам все объяснит, а пока садитесь, пожалуйста, может быть, хотите выпить, – предложил молодой наладчик.

— Спасибо, как – ни будь в следующий раз, – отклонил я это заманчивое предложение.

    Через минут двадцать передо мной сидел бригадир - мужик лет пятидесяти с лицом спившегося интеллигента. Я сказал ему, что мы ждали их в соответствии с информацией, полученной от завода – производителя, еще вчера утром, и спросил о причине невыхода на работу.

— Вы уж извините, у нас в бригаде существует такой порядок. Первые два дня пребывания в командировке мы пьем, потом вечер и ночь отдыхаем и выходим на работу.

— Мне кажется, что было бы логичнее закончить работу, а потом с чистой совестью напиваться, – возразил я.

— Пробовали, но не получается. Предложенный Вами вариант не оптимален, и я объясню почему. Мы начинаем пить, как и другие пассажиры, сразу после посадки на поезд. А что еще прикажите делать в дороге, любоваться пейзажем? Потом уже трудно остановиться и прийти на следующий день на работу в нормальном виде Мы люди пьющие, и одного дня нам мало. Да и неистраченные командировочные давят на психику и мешают продуктивно работать, поэтому после приезда на объект мы еще два дня пьем, а потом активно работаем. Наладим оба ваших станка в срок без проблем. Я обещаю, что завтра мы начнем работать, – сказал бригадир, а у меня появилось чувство, что я когда-то с ним уже общался. На следующее утро бригада в полном составе приступила к работе. Самый молодой из них был механик, другой постарше - электрик, а спившийся пожилой интеллигент – электронщик и одновременно программист. Он руководил бригадой с аристократической небрежностью, и слаженности работы этого коллектива можно было только позавидовать. Наладчики понимали друг друга с полуслова. Несколько дней спустя один из станков заработал. В шпиндель станка была зажата заготовка, в резцедержку были встановлены четыре резца, бригадир ввел с перфоленты программу и нажал на пусковую кнопку. Было интересно наблюдать, как при помощи механизма резцедержки менялись работающие резцы, как одни из них снимали стружку, а другие фаску, и как из черной болванки получился блестящий валик, который был в конце операции отрезан от болванки отрезным резцом. Потом как-то незаметно был отлажен и второй станок. Мне продолжалось казаться, что я где-то встречался с бригадиром, но вспомнил его только тогда, когда узнал его фамилию при подписании акта о сдаче станка. Когда я учился в МЭИ, он вел у нашей группы лабораторные занятия по электронным основам логических элементов ЭВМ. Меня он так и не вспомнил. На кафедре он считался самым способным молодым ученым и даже защитил кандидатскую диссертацию, но потом спился и был уволен.

    Наладчики других станков оказались не столь колоритными личностями. Тем временем приближался 1986 год. Рабочий день 30 декабря был коротким из-за наступающего Нового года, и Валера Горюн пригласил весь еще немногочисленный коллектив бюро отметить Новый год и одновременно новоселье у него дома. Месяц тому назад он въехал с семьей в кооперативную квартиру. Стояла прекрасная солнечная погода. Было необычно тепло и сухо для этого времени года. С работы мы прихватили бутылку спирта, по дороге купили еще бутылку водки. Горюн купил квартиру в длинном пятиэтажном доме. От остановки троллейбуса к дому можно было добраться длинным окружным путем по асфальтированной дороге или более коротким по тропинке через подлежащий в будущем застройке большой пустырь, сплошь заросший кустарником. Жена Горюна оказалась милой гостеприимной молодой женщиной. Она сварила мамалыгу со свиными шкварками, отварила картошку, открыла банки с маринованными помидорами и огурцами домашнего изготовления и нарезала колбасу. Тактичный, суховатый Ананий выпил рюмку водки, поздравил новоселов и ушел, отправившись на мотоцикле в деревню километрах в тридцати от Черновцов. В этой деревне у него был дом, в котором постоянно жила его мать. Фима с жадностью набросился на еду и при этом еще много пил и перед каждым наполнением рюмок кричал – наливай. Шевченко пил больше всех, но почти ничего не ел. Тогда я уже догадался, что он хронический алкоголик. О поведении вашего покорного слуги я из скромности умолчу. В середине процесса в квартиру зашел случайно сосед Валеры и тоже принял участие в пьянке. Когда бутылки опорожнились, Фима благородно предложил за свой счет купить еще одну бутылку водки. Коллектив одобрил его инициативу, и минут через пятнадцать он принес из ближайшего магазина бутылку коньяка, так как водки в магазине не оказалось.

    Пришло время прощаться с хозяевами. Шевченко заснул в кресле, а мы с Фимой вышли из дома. Фима жил в центре Черновцов, далеко от района новостроек, а я сравнительно близко, и поэтому решил пойти домой пешком. Но внешний вид Фимы мне не понравился, он был как-то чересчур сосредоточен и молчалив.

— Фима, может быть, стоит посадить тебя на троллейбус. Я проеду с тобой пару остановок и сойду прямо у своего дома, а ты поедешь дальше.

— Спасибо, Борисыч, не в первый раз, доберусь до дома сам, – сказал Фима и решительно направился к пустырю. Он был в черном пальто, а вместо берета на его голове теперь была шапка – пирожок из искусственного каракуля черного цвета. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в кустарнике, а потом дворами пошел к себе домой.

    2 января в первый рабочий день нового года, Шевченко, которого для краткости мы называли шеф, на работу не вышел.

— Шеф еще долго был у тебя? – спроси я Горюна.

— За ним через час приехала его жена на такси и увезла. Сам он идти уже не мог. И еще она меня отругала. Оказывается, что он не пил почти полгода с начала работы на заводе и впервые за это время сорвался.

— Так он сейчас пребывает в запое, - предположил я.

— Скорее всего, но чудеса произошли не только с шефом. На следующий день в канун нового года слышу часов в десять утра звонок в дверь, открываю, а на пороге Фима. Он спросил, не оставлял он у меня вчера кошелек и шапку. Я пригласил его зайти, все обыскал на вешалке, но шапку не нашел.

— Я выходил вместе с ним, и хорошо помню, что на нем была шапка из каракуля, – заметил я.

— А потом Фима сел на стул, глубоко задумался и вдруг спросил меня:

    Валера, а где тут у вас репейник? Оказалось, он заснул в зарослях кустарника рядом с моим домом. А вот и он сам.

    Мы оба с интересом на него уставились. Фима с деловым видом зашел в бюро. На его голове была нахлобучена все та же знакомая несколько помятая шапка из искусственного каракуля. Расспросить его я не успел, так как меня вызвали в цех. Я освободился только в обед и сразу разыскал Фиму.

— Ну. Фима, рассказывай, что произошло.

— Понимаешь, Борисыч, Я смутно помню, как мы с тобой расстались, и как я пошел через кустарник. А там много разных тропинок пересекаются. Шел я как по джунглям, повернул не в ту сторону и опять вышел на дом Горюна. Потом решил сделать еще одну попытку добраться до остановки троллейбуса и снова вышел на его дом, а потом ничего не помню, отключился в зарослях репейника. Когда проснулся, было уже совсем темно. Я весь дрожал от холода. Сквозь голые ветки увидел звезды и страшно испугался. Потом вдали разглядел по свету фар дорогу и рванул сквозь кусты на остановку, и уже там обнаружил, что потерял шапку и кошелек с деньгами и ключами, но зато был от головы до ног в колючках репейника.

— Мало того, что ты своим видом напугал пассажиров, ты еще ехал зайцем в троллейбусе, – заметил я

— Большую часть колючек я отодрал на остановке. Липкая сволочь. Они были даже на голове и носках.

— А как тебя встретила супруга?

— И не спрашивай, Борисыч, скандал устроила, плакала. Сказала, что во время беременности только этих стрессов ей не хватает, и заставила меня на следующий день ехать на поиски кошелька и шапки.

— Так ты скоро отцом станешь, поздравляю. Шапку ты, очевидно, нашел.

    Я ее видел утром на тебе. А как кошелек?

— Шапка висела на заборе частного дома, а кошелек с десятью рублями безвозвратно исчез. Думаю, что его забрали.

— Вот видишь, Фима, нельзя нам так напиваться. Не наше это дело, не еврейское. Жена даже не пожалела тебя, хотя ты лежал зимой на холодной земле без шапки, весь покрытый колючками репейника и в кромешной тьме. А вот за шефом его супруга прибыла на квартиру Горюна на такси и с комфортом доставила шефа домой, где он сейчас в уютной домашней обстановке продолжает успешно напиваться. У нас с тобой таких условий дома нет.

    На следующий день, как ни в чем, ни бывало, на работе появился шеф.

    Наступили тяжелые трудовые будни. Не успевали мы с Ананием устранить одну неисправность, как тут же возникала другая. Правда, бывали иногда относительно спокойные смены без неисправностей, но тогда поломки происходили в конце рабочего дня, и приходилось оставаться после работы. Найти вначале неисправную плату, которых в стойке управления два, три десятка, а потом неисправную микросхему в плате было непростой задачей, тем более, что поиски неисправности происходили в шумном, пыльном цехе и при недостатке освещения. Тогда я понял, как важно регулярно проводить профилактические работы. Мы тщательно чистили фильтры и оперативно заменяли неисправные вентиляторы в электронных стойках. У меня даже появился своеобразный навык. Достаточно было открыть дверку электронной стойки, и всунуть в нее руку, как по температуре и движению воздуха я определял необходимость проведения профилактики. Благодаря такому обслуживанию оборудование работало достаточно надежно, но людей в бригаде электриков и электронщиков по-прежнему не хватало.

    Всю свою трудовую жизнь мне как то не везло. Я всегда получал неадекватное вознаграждение за свою умственную деятельность. В какой-то момент в цехе было восемь различных типов станков ЧПУ, и было непросто переключаться со станка одного типа на станок другого типа, так как у каждого из них была своя увесистая папка с документацией, в которой надо было быстро разобраться.

    Но вместо электрика или электронщика в бюро ЧПУ приняли еще одного программиста или вернее программистку, и звали ее Карина Фишер.

    Была она довольно высокого роста с заметным бюстом, и талией, что является редкостью у ашкеназийских евреек и, насколько мне удалось разглядеть под одеждой, пышными бедрами, округлым задом и длинными чуть полноватыми ногами. И черты ее лица были не лишены привлекательности: ровный нос, немного пухлые щеки и красивые карие глаза. Ее появление сразу облагородило наш грубый мужской коллектив. Даже шеф, известный хам и матерщинник, существенно сократил при ней использование ненормативной лексики. Если же какое-то крепкое словцо вылетало из его уст, то Карина опускала глаза и краснела как школьница. Карина только что окончила университет, была замужем, и был у нее трехлетний сын Марик.

    К своей первой работе она отнеслась очень серьезно. С прилежностью студентки – отличницы она систематизировала в большой общей тетради информацию по программированию для токарных станков. А в еще одну тетрадь она записывала справочные данные о режимах резания стали различных марок. Спустя всего месяц с начала работы она уже составляла довольно сложные программы для токарных станков. Если еще добавить, что Карина была сдержана и приветлива в общении, то станет ясно, что была она воспитана в очень хорошей еврейской семье. Конечно, нам – мужчинам было интересно увидеть ее счастливого супруга - обладателя этого сокровища. Первым с ним познакомился Горюн. Он где-то в центре Черновцов столкнулся с Кариной и ее мужем.

— Ну и как он выглядит?- поинтересовался я.

— Ну что тебе сказать: он довольно красивый, высокий, но какой-то неспортивный, у него жопа даже шире плеч, – заметил Горюн.

    В телосложении мужчин спортивный и стройный Горюн разбирался хорошо. У него был первый разряд по бегу на короткие дистанции.

    Прошло еще какое-то время, и в один из июньских дней мы с женой, прогуливаясь по знаменитой Кобылянской, случайно встретились со всем семейством Регины и познакомились с ее мужем Леней и сыном Мариком, очень милым и ухоженным мальчиком. После короткой и непринужденной беседы мы расстались и двинулись в противоположных направлениях по этой знаменитой улице. И здесь я, чтобы убедиться в правдивости слов Валеры относительно некоторых деталей фигуры супруга Карины, оглянулся и посмотрел им вслед. Валера оказался прав в чем то прав. У Лени были узковатые покатые плечи и несколько широковатый для мужчины таз. И, конечно, моя жена заметила этот мой взгляд, обращенный на молодую семейную пару.

— Тебе недостаточно весь день на работе созерцать пышные формы Карины, ты хочешь продолжить это занятие и в мой выходной день, – раздраженно заметила она.

— Ты можешь мне верить или не верить, но я смотрел не на Карину, а на ее мужа. Валера Горюн еще раньше познакомился с мужем Карины и сказал, что у него зад шире плеч. Я хотел просто в этом убедиться.

— Я тебе не верю. Он очень милый и воспитанный молодой человек и довольно стройный и, конечно, не пялится глазами, в отличие от некоторых, на зады знакомых и незнакомых женщин, – сказала так и не поверившая моим словам жена.

    Впрочем, муж Карины не был исключением из правила. Юноши с таким телосложением часто вырастали в приличных черновицких еврейских семьях, где мамаши не работали и всеми силами ограждали детей от спортивных занятий и игр во дворе со сверстниками, заставляя их заниматься музыкой и английским.

    Незаметно пролетело лето, и в один из первых осенних дней я зашел в комнату программистов ЧПУ и увидел плачущую Регину.

— Регина, что случилось. Могу я тебе чем-то помочь.

— Нет, мне никто теперь не сможет помочь. Я развожусь с Леней.

    Все из-за этой старой стервы, его мамаши. Она меня достала, – неожиданно Карина стала использовать слова из непривычного для нее лексикона.

— Так что же произошло. Может быть, все не так страшно, как кажется с первого взгляда.

— Я уже говорила вам, Александр Борисович, что мы живем, вернее, жили у родителей Лени, у них большая четырехкомнатная квартира на улице Барбюса рядом с улицей Шевченко.

— Да, это замечательная улица, тихая и в центре города.

— А у моих родителей небольшая двухкомнатная квартира в новом районе, причем одна из комнат проходная. Родители хотели, чтобы мы жили с ними, но для двух семей у них нет места.

— Я, кажется, понял. У тебя конфликт скорей не с Леней, а с его родителями. Он мне при встрече показался милым и бесконфликтным, и сразу было видно, что он тебя любит.

— Но еще больше любит свою стерву - мамашу. Последний мой скандал с ней переполнил чашу терпения. Я Лене сказала, что если ты хоть немного любишь жену и сына, то уйдешь вместе с нами к моим родителям. Но он остался, – всхлипывая, сказала Регина – пусть его мамаша теперь ищет ему другую жену.

— Так это традиционный конфликт в еврейских семьях. Мне это знакомо. Ты далеко не единственная. После свадьбы мы с женой тоже какое-то время жили с моими родителями. Все молодые еврейские семьи, проживающие вместе с родителями, одинаково несчастны из-за вмешательства свекрови или тещи. Вот видишь, получилось почти по Толстому. А как к тебе относится свекор?

— Кажется, неплохо, но он так сильно боится собственную жену, что предпочитает лучше не вмешивается. Мы уже три с половиной года женаты, и не было ни одного дня, чтобы эта Роза Яковлевна не сделала мне замечание. То много грязного белья накопилось, то не сварила обед в воскресенье, то Леня третий день идет на работу в той же рубашке или мятых брюках.

— А Леня тебе помогает?

— Помогает, вернее, помогал, – Карина снова всхлипнула - делал уборку, ходил за продуктами, но опять вмешивалась его мамаша. У нее есть теория, что мужчина по дому не должен ничего делать.

— Но ты ведь тоже работаешь.

— Да, работаю и зарабатываю сейчас не меньше Лени. Я об этом много раз говорила свекрови. А она всю жизнь не работала и занималась воспитанием Лени и домашним хозяйством, поэтому не может понять, что после работы я устаю.

— Хочешь мой совет. Поживи тихо и спокойно с Мариком у своих родителей. Твой Леня вернется к тебе, такими женщинами не разбрасываются. Ты и умница, и красавица, куда он от тебя денется? Только жить вы в будущем должны отдельно.

    Шло время. Я иногда спрашивал у Карины, помирилась ли она с мужем, но каждый раз получал отрицательный ответ.

    Спустя месяц после переезда Карины к родителям я был по каким-то делам в центре города и возвращался домой пешком через парк Калинина. В наше время он без сомнения называется как-то иначе. Это очень большой парк длиной почти километр и метров четыреста в ширину. Там находились тогда и дворец культуры, и аттракционы, и летний концертный зал, и танцплощадка. И деревья там росли уникальные, а газоны были покрыты изумрудно - зеленой травой даже в жаркое время года. Я выбирал тихие тропинки вдали от центральной аллеи. Были ранние сумерки, опавшие листья приятно шуршали под ногами. Неожиданно впереди себя на тропинке я увидел застывшую в объятиях друг друга молодую пару. Девушка стояла ко мне спиной, но по знакомым контурам я сразу узнал в ней Карину. Она была в клетчатой шерстяной юбке и в светлой кофте. Ее спутник был в кожаной куртке, Карина заслоняла его, и разглядеть его я не мог.

    А теперь я хочу спросить вас. С кем в глухом месте парка и в сумерки может обниматься и целоваться замужняя женщина? И я тоже подумал, что Карина, расставшись со своим мужем, быстро нашла замену. Но вы плохо знаете нашу Карину. Может быть, это нехорошо, но мне захотелось рассмотреть поближе ее спутника. Я перешел на параллельную тропинку и приблизился к парочке с другой стороны на достаточно близкое расстояние. Какое же было мое удивление, когда в молодом человеке я узнал ее законного мужа Леню. Юные супруги даже с каким-то отчаянием вцепились друг в друга. Красивая молодая пара эффектно, как в итальянском фильме, смотрелись на фоне увядающей листвы и железных решеток парка. Ситуация, когда супружеская пара вынуждена встречаться в уединенном месте, показалась мне забавной. На душе стало вдруг тепло и хорошо, и я незаметно исчез. Теперь картина прояснилась. Конечно, мать Лени требовали от сына проявлять стойкость и первому не идти на примирение, потому что такого бриллианта, как ее дорогой сыночек невестке больше не найти. Ну и что из того, что она делала ей замечания. Карина попала в аристократический дом и могла бы их молча и с благодарностью выслушивать. Ведь как свекровь она имеет право учить невестку для ее же блага.

    У Карины отец был рабочим, а мама медсестрой. В единственной дочке и внуке они души не чаяли, и окончательно решили, что в дом к родителям Лени они не вернутся. И, если он так любит мамашу, а не жену и сына, то пусть сам там живет. А их родную дочь больше никто обижать не будет. Понятно, что у своих родителей молодые супруги не могли встречаться. Но их любовь от расставания стала только крепче. И они стали в тайне от родителей ходить на свидание.

    На следующий день как будто невзначай я снова спросил.

— Карина, ты уже помирилась с мужем?

— Нет. Мы не общаемся, между нами все кончено.

— И с тех пор, как ты ушла, вы ни разу не виделась?

— Нет, не виделись, он живет у своих родителей, а я у своих.

— А с кем ты тогда целовалась и обнималась вчера вечером в парке. Я случайно проходил мимо и все видел, а ты даже не заметила меня. Завела роман на стороне с собственным мужем и молчишь. А если серьезно, я рад за тебя. Кто тебе говорил, что Леня к тебе вернется?

— Я так счастлива, что у нас с Леней все налаживается, только никому не говорите, пожалуйста, – Карина боялась, чтобы никто не сглазил ее хрупкое счастье.

    Через некоторое время благодаря вмешательству сестры Лени, проживающей в Канаде, состоялось окончательное примирение между супругами и их родителями. Молодые перешли жить в небольшую квартиру, принадлежащую родной тете мужа, а она сама переехала к брату. А еще спустя год все они эмигрировали в Канаду.

    А как складывались дела у Фимы Токаря? В его жизни также происходили драматические события. Мы оставили нашего героя в тот самый момент, когда он заставил поволноваться свою беременную супругу, заснув в предновогоднюю ночь в репейнике. Супруга Фимы была уже совсем не юная, и относилась по классификации, принятой в СССР к старородящим женщинам, и врачи ей объявили, что у будущей мамы грудного молока, скорее всего, не будет. Фима стоически встретил это известие. Он взял недельный отпуск отправился в Москву и привез несколько упаковок финского искусственного питания для новорожденных. По его расчетам питания должно было хватить на полгода. К появлению первенца все было готово. Наконец, наступил волнующий момент, у Фимы родился сын Лева. Как и предсказывали врачи, молока у жены Фимы не было. И здесь возникла еще одна проблема, младенец категорически отказался сосать из бутылочки привезенное из Москвы питание, предпочитая ему грудное молоко, которое он вкушал в роддоме. Этим продуктом с супругой Фимы делились те мамаши, которые производили его в достаточном количестве. Фима сбился с ног в поисках грудного молока, на работу он приходил мрачный в плохом настроении. Особенно ему сочувствовала сердобольная Карина.

    -Фима, как твой сын, он начал кушать детское питание? – спрашивала она молодого отца каждое утро.

— Нет, не хочет его жрать, подлец. Грудное молоко сосет с удовольствием, а когда мы подменяем его на бутылочку с питанием, выплевывает соску и обиженно плачет. Хотя я не понимаю, чем он не доволен. В питании все витамины и вещества, необходимые для грудного возраста.

    Несколько дней сын Фимы держал все бюро ЧПУ в напряжении. Наконец, Фима пришел с радостным известием, что его сын, наконец, начал есть питание, и все сотрудники бюро облегченно вздохнули. Оказывается, что родители пошли на крайние меры. Когда Лева начинал плакать от голода, они давали ему только искусственное питание. Несколько раз он просто выплевывал соску, но потом понял: чтобы существовать на этой прекрасной планете он должен смириться и есть то, что ему дают. Что делать? Уже в столь юном возрасте Лева получил урок, что не всегда получаешь то, чего хочешь. Иногда надо идти на компромиссы.

    Поиск неисправной детали в электронном оборудовании станка ЧПУ иногда можно сравнить с установлением медицинского диагноза для больного со сложным заболеванием. Используя современные методы диагностики, всегда можно поставить диагноз. Примерно тем же путем производится поиск неисправности. Но так бывает тогда, когда микросхема, транзистор, конденсатор или другая электронная деталь окончательно и бесповоротно вышли из строя. Такая неисправность рано или поздно находится. Но были и другие случаи, когда неисправность нестабильна. И тогда ее поиск напоминает настоящее детективное расследование.

    На одном токарном станке ЧПУ абсолютно случайно в процессе работы резцедержка вдруг начинала с большой скоростью двигаться. Затем она с грохотом врубалась во вращающийся шпиндель с закрепленной в нем деталью, а отломанный резец с приличной скоростью летел в непредсказуемом направлении. Но после замены сломанного резца станок работал, как ни в чем не бывало. Такой срыв случался раз или два в смену, но не чаще. Я менял местами подозреваемые электронные блоки на однотипные. Их я брал из электронной стойки другого станка, а потом ждал, на каком из двух станков произойдет этот характерный сбой. Применяемая мной система поиска в чем-то напоминала поиск серийного убийцы. После задержания подозреваемого в убийстве, милиция потом со страхом ожидает, произойдет или нет новое убийство.

    И у меня убийство нового резца, несмотря на замену очередной платы, происходило снова и снова. Я был в отчаянии. Тогда я решил еще раз при помощи осциллографа проверить все источники постоянного напряжения, которыми питаются все электронные блоки. На экране осциллографа постоянное напряжение должно показывать абсолютно ровную горизонтальную линию, высота которой показывает величину напряжения. Неожиданно я заметил, что у одного из блоков питания, производящих напряжение с номиналом 5 вольт, на прямую линию иногда накладывается небольшая по амплитуде синусоидальная составляющая, как легкая рябь на гладкую поверхность моря. Потом эта рябь исчезала. Но этих пару секунд было достаточно. Я при помощи тонкого провода подключил выход этого блока питания к осциллографу и закрыл дверку стойки, чтобы обеспечить привычный температурный режим. Мое упорство было вознаграждено. Через некоторое время на осциллографе появилась рябь и уже значительно большей амплитуды. Дальнейший поиск неисправного элемента внутри источника питания был уже делом техники. И вот серийный убийца четырех резцов найден. Им оказался электролитический конденсатор на 10 микрофарад. Он представляет собой небольшой по размеру цилиндрик белого цвета с двумя ножками, и его можно встретить в любом электронном устройстве. Поиск неисправностей требовал больших затрат умственной энергии без соответствующего вознаграждения. Остается только сожалеть, что время и место моего рождения было выбрано неверно. Если бы я родился в Израиле, то смог бы лучше распорядиться своими способностями.

    Были в станочном парке, который я обслуживал, два чешских шести шпиндельных фрезерных станка с числовым программным управлением. Станки были для меня как живые люди. Некоторые из них мне нравились, к другим я был равнодушен, а были и такие, которые я просто ненавидел. К этим чешским станкам относился с особой симпатией. У них была понятная схемная логика, и изящная конструкция. Но вот беда. Со станками не была поставлена адаптерная переходная плата, что затрудняло поиск неисправности в логических блоках, так как к ним не было доступа. Чтобы посмотреть сигнал на осциллографе приходилось к нужному месту платы припаивать тонкий проводок. В данных станках применялась оптическая измерительная система. И однажды я отправился в командировку в Москву, чтобы в представительстве Чехословакии оформить заказ на получение нескольких датчиков для измерительной системы. Когда заказ на датчики был оформлен, я попросил внести туда и адаптер, который стоил буквально копейки. Но представитель фирмы, который неплохо говорил по-русски, сказал, что он нам не положен, так как число станков этого типа меньше трех. Тогда я из последних сил стал расхваливать их станки и жаловаться на то, как трудно искать неисправность без адаптера. Наконец, он внял моим просьбам и решил мне его просто подарить. Он направился на склад за адаптером и через какое-то время появился с ним в фойе. До получения заветного адаптера оставались секунды. Но здесь навстречу ему бросился другой представитель фирмы, очевидно, начальник первого. Его фамилию – Мозес я хорошо запомнил. Он что-то стал сердито говорить на чешском языке своему подчиненному, который после разговора с начальником сообщил мне, что подарок отменяется. Мозес не говорил по-русски. Он напомнил мне не говорящего попугая из известного анекдота. Продавец требует за него большую цену, чем за других говорящих попугаев, только за то, что говорящие попугаи называют его шеф. Короче говоря, адаптер я так и не привез.

    Тем временем в бюро ЧПУ накалялись страсти. С огорчением вынужден констатировать читателям, что первый его запой начальника бюро Шевченко после новоселья у Горюна оказался далеко не последним. В очередной запой он пускался в среднем раз в месяц. Интересно, что его настроение между двумя запоями менялось с определенной закономерностью. После запоя он был некоторое небольшое время рассудительным и добродушным, но перед очередным алкогольным мероприятием становился злым и раздраженным. У шефа было два любимых выражения. Первым из них была фраза - «будете делать то, что я скажу». Этой фразой шеф обычно заканчивал споры на производственные темы. Второе он использовал, когда отправлялся в очередной запой:

— Я поехал за комплектующими деталями на «Электронмаш». Валера, остаешься за старшего, – обычно говорил он Горюну.

    Если с Горюном в этот момент у шефа складывались плохие отношения, то высокая честь оставаться за старшего предоставлялась мне. Как-то мы оба были с ним в ссоре, но очередной запой по этой причине откладывать было никак нельзя. На его счастье рядом находился Фима Токарь.

— Фима, остаешься за старшего – зло посмотрев на нас, сказал шеф и исчез.

    А мы с Горюном на протяжении всего запоя шефа прикалывались к Фиме и спрашивали, что нам сейчас делать. Но помимо алкогольного синдрома у нашего любимого шефа еще была мания величия, и эта мания и алкоголизм очень плохо сочетались друг с другом. Каждый мой успех в поиске и устранении неисправности он воспринимал как личное оскорбление. Во время моего отсутствия на работе он находился в напряжении из-за того, что ему самому придется ремонтировать неисправный станок, и его некомпетентность могла выплыть наружу. Когда он чувствовал грозное приближение очередного запоя, то испытывал жуткий страх, что именно он станет концом его карьеры. Естественно, что его характер в эти предзапойные дни окончательно портился. Но и запои не приносили ему нужного облегчения, так как мысль о последствиях очередной пьянке мешала получать истинное удовольствие от этого занятия. Непростая жизнь была у нашего шефа несмотря на безоговорочную поддержку первого секретаря районной партийной организации. После очередного прогула из-за запоя все бюро с нетерпением ждало увольнения шефа, но проходило несколько дней, и посвежевший Эдуард Шевченко появлялся снова, как ни в чем не бывало, и продолжал руководить коллективом. Его партийный блат блокировал любые наказания, которые он должен был получить из-за пьянства и прогулов. Теперь уже только при виде шефа меня начинало трясти мелкой дрожью. Выполнять тяжелую умственную работу в таком моральном климате было невозможно, и я уже завидовал слесарям – сборщикам, которые спокойно выполняли монотонную работу.

    В один из сырых зимних дней фортуна, кажется, нам улыбнулась. Ананий Литавщук, первым прибыл на работу и обнаружил лежащего на полу шефа в мокрых брюках в луже мочи и блевотине. Только вчера мы получили месячную норму спирта, и шеф в конце смены занялся профилактикой оптических датчиков и остался на вечернюю, а потом и ночную смену. Брезгливый Ананий убедился, что шеф дышит, и сразу выскочил из комнаты. Узнав эту новость, я позвонил главному инженеру, рассказал о происшедшем и поинтересовался, что нам делать. Я изо всех сил старался скрыть торжествующие нотки в голосе и говорил с интонациями сочувствия и сожаления по поводу случившегося, но в глубине души был весьма рад этому нарушению дисциплины нашим любимым шефом. В ответ главный инженер приказал никому в комнату не заходить и дождаться его. Через минут десять появился главный инженер в сопровождении медбрата из заводской санчасти и уборщицы с ведром и тряпками. Несколько минут спустя из комнаты вышли главный инженер с шефом и медбратом. Медбрат нес свой чемоданчик, а главный поддерживал плохо соображающего шефа за талию одной рукой и в тоже время изгибался так, чтобы не касаться его брюк, пропитанных мочой. Эта парочка чем-то напоминала картину, на которой два партизана выходили из боя, когда один из них ранен, а другой помогает идти своему товарищу. Только для полного сходства не хватало перебинтованной окровавленной головы и автоматов через плечо.

— Пока уборщица не закончит уборку, в комнату не заходить, – сказал главный инженер и отвез шефа домой на своей машине.

    Можно было подумать, что мы сами очень стремились в эту комнату. После уборки в ней стало чисто, но запах перегара и блевотины еще долго стоял, и на некоторое время мы с Ананием до полного выветривания запахов переместились в комнату программистов. А пока в бюро ЧПУ царила эйфория в связи с предстоящим увольнением шефа. Теперь в этом мало кто сомневался. Но уже в который раз мы недооценили силу партийного блата. Когда шеф и после этой мерзкой пьянки появился на работе, не получив заслуженного наказания, работники бюро ЧПУ объявили о проведении производственного собрания, на которое мы пригласили главного инженера. И он действительно пришел, захватив с собой в качестве подкрепления начальника отдела кадров Мирчу Бобочи.

    Собрание отличалось невероятным эмоциональным накалом. Я был так возбужден, что после него даже не мог вспомнить, что говорил на нем. Также я не очень запомнил, что говорили другие выступающие. Восстановить события мне помог Фима Токарь. Во время напряженных дебатов он дипломатично молчал, но запомнил выступления ораторов до мельчайших подробностей. Память у него была фантастическая. Он помнил все, что происходило в нашем бюро. К сожалению, аналитические способности у него были значительно скромнее. Программирование для станков с ЧПУ он так и не освоил. Если бы кто-либо попытался создать компьютерную модель головного мозга Фимы Токаря, то эта модель состояла бы из мощной оперативной памяти, памяти на твердом диске и на дискетах с большим объемом информации и из устаревшего, примитивного микропроцессора. Впрочем, для решения его семейных проблем мощности этого процессора было достаточно.

    Первым на том собрании выступил я и с гневом и возмущением обрушился на шефа, Я сказал, что из-за алкоголизма и систематических запоев начальника бюро в коллективе сложилась ненормальная обстановка, которая мешает выполнению поставленных задач по внедрению на производстве современных технологий. И если бюро ЧПУ еще как-то справляется с работой, то это происходит скорее вопреки, а не благодаря личности шефа. Потом я отметил, что алкоголизм привел к полной деградации его личности, и что руководить бюро ЧПУ с таким неадекватным состоянием психики от запоя к запою, он просто не может. К моему удивлению Горюн поддержал меня, хотя и не был так категоричен. Молчаливый, сдержанный Ананий не любил конфликты и всех жалел. У него за окном, во дворе завода одно время в картонной коробке жил голубь с поломанным крылом, который, несмотря на тщательный уход, в конце концов, сдох. С сочувствием и симпатией он также относился к Фиме, защищая его от нападок шефа и Горюна. Мягко покритиковав шефа за пьянство, он выразил надежду, что он сможет вылечиться и продолжит успешно руководить коллективом. Потом предоставили слово Карине. Она покраснела и сказала, что недавно работает и не может ничего сказать по этому поводу. А про Фиму как-то забыли. Он сидел в стороне и напряженно смотрел на пол. Потом выступил начальник отдела кадров.

— Мы все знаем, что Эдуард Шевченко - человек пьющий. Но алкоголизм – это болезнь, и ее надо лечить. Чего мы добьемся, если его уволим? Он просто окончательно сопьется. Но даже с этим недостатком он способен руководить коллективом. Эдуард Александрович обладает хорошими знаниями, опытом и организаторскими способностями, и заменить его сейчас просто некем. Я призываю весь коллектив бюро вместо нападок поддержать его в это трудное для него время. Он дал руководству завода слово, что начнет лечиться от алкоголизма, и что таких происшествий больше не будет.

    В заключении слово взял главный инженер.

— Я в принципе доволен работой бюро ЧПУ. И главная заслуга в этом – деятельность Эдуарда Шевченко на посту начальника. Возможно, кое-кому не нравится его требовательность к подчиненным. Тогда они могут уволиться. Мы никого не держим. Вот Лифшиц создал вокруг себя ореол незаменимого специалиста. Пусть не думает, что его невозможно заменить. И у него тоже есть определенные недостатки, и мы о них хорошо помним. Так что я бы посоветовал ему подумать в первую очередь о своем поведении. А сейчас идите и работайте – так закончил главный инженер свое выступление.

    Понятно, что выступления начальства мне не понравились. Получалось, что меня можно заменить, а алкоголика начальника – нельзя. И от антисемитских ноток и намеков на мой статус отказника в выступлении главного инженера я тоже не был в восторге. Меня поставили на место, и мне стало как-то вдруг снова холодно и неуютно.

    Хочу сказать, что у меня сложилось неоднозначное отношение к антисемитам. По моему мнению, вполне естественно, когда здоровый, крепкий мужчина не нашей национальности не испытывает к евреям братской любви. Напротив, мне никогда не нравились признания в любви и уважении к народу книги от лиц нееврейской национальности, так как я всегда считал их неискренними. Я даже придумал выражение: неважно, что антисемит, главное, чтобы человек был хороший. Но антисемитские намеки от прежде корректного главного инженера на мой статус отказника, мне совсем не понравились. Он намекнул, что я человек второго сорта и должен молчать в тряпочку из-за моего пребывания в отказе. Теперь после моего выступления я понял, что и шеф не оставит меня в покое. У каждой из двух братских республик: Украине и России, антисемитизм имел свои особенности. Государственный антисемитизм был сильнее на Украине, где существовали ограничения для евреев при приеме в вузы. Поступить в учебное заведение без мощной протекции было фактически не возможно. Но вот бытового антисемитизма на Украине, или, по крайней мере, в Черновцах, я не почувствовал. Устроиться на работу также было возможно. Более того, многие руководители охотно принимали евреев из-за их деловых качеств. Некоторые черновчане, закончив учебу в российских вузах, возвращались в Черновцы и неплохо там устраивались. В Москве обстановка была иной. Там в не престижные вузы евреев принимали, но бытовой антисемитизм был всегда, и особенно в послевоенные годы.

    В своих предположениях о санкциях я не ошибся, но первой жертвой гнева руководства стал невинный Фима, никогда не осмеливавшийся критиковать начальство. В трудовой деятельности Фимы Токаря просматривалась определенная закономерность. У него были длительные периоды безделья, когда он сидел с деловым видом за рабочим столом и ничего не делал или слонялся по заводу, беседуя со знакомыми, или вообще покидал завод для решения насущных семейных дел. Потом наступал период, когда начальство, убедившись в очередной раз, как тогда говорили, в его несоответствии занимаемой должности, пыталось перевести его на рабочую должность. Тогда Фима, как огня боявшийся физической работы, ценой героических усилий при помощи своих связей делал все возможное и невозможное, чтобы остаться на любимом месте. Но именно после пресловутого собрания из-за семейных дел Фима был вынужден многократно покидать рабочее место. Ему предстояло решение квартирного вопроса. Фима задумал обмен двух небольших квартир на одну большую. В одной из небольших квартир проживал Фима с женой и сыном, а в другой его отец с тетей. После длительных поисков он нашел подходящую большую квартиру в центре города. Ее обитатели хотели разъехаться. Тогда существовало такое правило: райисполком давал разрешение на обмен, если количество квадратных метров на одного жильца в полученной в результате обмена квартире не превышало установленную норму. Здоровье отца и особенно тети оставляло желать лучшего, и Фима вынужден был торопиться с обменом, чтобы не превысить предусмотренное количество квадратных метров на одного проживающего, которое определялось путем деления метража квартиры на число потенциальных жильцов. Он не без основания полагал, что делитель в этой дроби в любое время может уменьшиться.

    Но на пути к заветной квартире появилось одно неожиданное препятствие. Рядом со спальней квартиры Фимы находился туалет соседа. Из-за протекания воды из бачка унитаза стена супружеской спальни Фимы всегда была мокрой. Это досадное обстоятельство мешало Фиме произвести обмен, так как скрыть это пятно от будущих потенциальных жильцов было невозможно. А проживал в той соседней квартире некий алкоголик, и его утечка воды из трубы в своем туалете совсем не волновала. Тогда Фима дал ему некоторую сумму денег на ремонт туалета. Прошло несколько дней, но стена по-прежнему оставалась влажной. Фима направился за разъяснениями к соседу и выяснил, что этот негодяй – алкоголик вместо осушения стены от влаги употребил эти деньги на прямо противоположные цели. Он потратил их на определенную жидкость, которую с успехом использовал для увлажнения своих внутренних органов. Теперь у Фимы задача усложнилась. Он должен был прибыть с сантехником в квартиру соседа именно в тот момент, когда этот алкаш находился дома, и лично оплатить ремонт. Естественно, что в этот сложный и драматический период в жизни Фимы ему было не до работы. Он эпизодически появлялся на заводе, а потом надолго исчезал. Наконец, туалет был исправлен, обмен утвержден райисполкомом и переезд состоялся. Любимая тетя, благодаря которой Фима прибрел квартиру, уже после решения райисполкома умерла в больнице и вместо переезда по новому месту жительства оказалась на кладбище.

    Несколько дней спустя после похорон тети Фима сидел за рабочим столом и насвистывал веселую песенку. В это время его вызвал шеф и сообщил, что по решению дирекции завода из-за несоответствия служебному положению и прогулов Ефим Моисеевич Токарь переводится на должность слесаря – сборщика. Фима обладал хорошо подвешенным языком, но мышцы верхних конечностей не тренировал и физический труд не любил. Фима понимал, что этим трудом он много не заработает, и пошел на прием к главному инженеру, пытаясь убедить его в том, что он прекрасный программист, вот только ему по неизвестной причине пока не поручали до последнего времени самостоятельную работу. И тогда было принято решение: поручить программисту ЧПУ Фиме Токарю самостоятельно без помощи других программистов разработать программу для изготовления одной определенной детали на токарном станке. И в первую очередь руководство предупредило добросердечную Карину, чтобы она ни в коем случае не помогала Фиме в написании программы. Непривычно было видеть Фиму в спецовке и со штангенциркулем в руке, когда он с деловым видом крутился у станка. Почти двухлетний период его блаженного безделья заканчивался.

— Не понимаю, Борисыч, чего все эти гады хотят от меня. И на прежних моих работах руководство меня почему-то всегда преследовало. Я надеялся, что хоть здесь на этом заводе отношение ко мне будет другое. Почему все меня не любят? Что я им сделал плохого? – пожаловался мне Фима, когда мы оказались одни.

— Смотри, Фима, за время работы в бюро ты сам не написал ни одной программы. Вот Карина, например, работает год после университета и пишет сложные программы. Может быть, причина в твоих профессиональных качествах? – робко предположил я.

— Ну при чем тут это, Борисыч, – с возмущением ответил Фита – что я один такой на заводе, который не соответствует занимаемой должности?

— Среди обладателей почетного пятого пункта ты на заводе такой единственный. Когда руководитель принимает на работу еврея, то понимает, что совершает не совсем правильный поступок в идейно-политическом плане и оправдывает его производственной необходимостью, а если при этом тот еврей еще не справляется с работой, то это обстоятельство вызывает справедливый гнев руководства. Мы с тобой не Шевченки, им с такой фамилией можно вообще ничего не делать, а с разными Лифшицами и Токарями никто возиться не будет. Нас не подхватят под белы руки и не отвезут домой на персональной машине, когда мы напьемся до потери сознания. Так что твори, Фима, пиши свою программу. Твое будущее зависит только от тебя.

    Через неделю программа Фима составил программу. Я посоветовал Фиме еще прогнать программу в холостую без детали. Но он был уверен в успехе. У станка собрались Шевченко, Горюн и сам автор программы. Фима ввел в память с перфоленты программу. Токарь (здесь имеется в виду специальность, а не фамилия) вставил в шпиндель заготовку и нажал на кнопку «Пуск». К сожалению, я в это время устранял неисправность в другом месте и на испытаниях не присутствовал. О них мне рассказал Горюн. Была введена с перфоленты программа, включился двигатель шпинделя, проходной резец снял первую стружку, потом резцедержка вернулась в исходное положение и пошла на второй проход, но, приближаясь к детали, она не уменьшила скорость. Резец врезался в деталь и сломался, и судьба Фимы была решена. Но если вы думаете, что Фима стал работать слесарем – сборщиком, то глубоко ошибаетесь. Он, как знаменитая Нина Андреева, не мог поступиться своими принципами, и устроился во вновь организованный отдел перспективного планирования. И в этом отделе Фиме не удалось сделать карьеру. Возможно, разработанные им перспективные планы не понравились руководству. Но скорее всего он и там продолжал отлынивать от работы, и его руководство традиционно пыталось его уволить. Но в это самое время Фима получил разрешение и с семьей отбыл в Израиль.

    После ухода Фимы из бюро там стало совсем грустно и одиноко, так как вместе с ним бюро покинула Карина. Ее семья получила разрешение на эмиграцию, и в бюро я оказался единственным евреем.

    На вакантное место в группу обслуживания был принят некий Емельянов, небольшого роста, но плотного телосложения пропитый и прокуренный мужичек лет под пятьдесят. Он был каким-то знакомым шефа, который отрекомендовал его как грамотного опытного специалиста в области электроники. В два первые месяца он самостоятельно не работал и занимался в основном профилактикой или помогал мне в ремонтных работах. В это время на шести шпиндельном фрезерном станке ЧПУ производства ГДР отказала одна электронная плата, которая не подлежала ремонту по месту работы станка, и меня послали в командировку в Москву в представительство ГДР поменять неисправную плату на исправную. Вернувшись в Черновцы, я на следующий день приступил к установке платы. И здесь мной была допущена самая грубая ошибка за все время работы в ЧПУ. Это был какой-то рок. Мы с Емельяновым установили плату в электронное устройство на подвесном пульте и осталось подключить только две шины питания – два толстых провода с клеммами на концах. Один провод – +5 вольт, а другой провод – нулевой. Провода были без маркировки и ничем друг от друга не отличались. В это время меня срочно вызвали на какой-то другой станок. Я поручил Емельянову определить при помощи тестера, по какой шине поступает +5 вольт, а по какой 0 вольт и подключить их к соответствующим разъемам. Когда я вернулся, Емельянов закончил работу и станок был готов к включению. У меня появилась какая-то тень сомнения, и я спросил его: уверен ли он в правильности подключения и не стоит ли еще раз все проверить. На что Емельянов ответил, что не стоит беспокоиться, что не в первый раз он выполняет такую работу, и я нажал кнопку питания. А дальше все происходило как в кошмарном сне. Сначала пошел тест, потом он прекратился, и из подвесного пульта стала сочиться небольшая струйка голубоватого дыма, и я моментально выключил питание станка.

    Потом был колоссальный скандал, так как новая плата тоже вышла из строя. Выяснилось, что Емельянов не знал даже такой простой вещи, что при коротком замыкании стрелка тестера должна быть на нуле. Ему с его знаниями даже ремонт утюгов нельзя было доверять. Надо сказать, что Емельянов взял вину на себя, но шеф в происшедшем обвинил меня за то, что я не перепроверил работу Емельянова, и к нему присоединился главный инженер. С меня сняли прогрессивку за три месяца и объявили выговор. Я заявил, что не согласен с решением руководства, и что премию надо снять и с Шевченко, который не перепроверил уже мою работу, а потом и с главного инженера, который не проверил работу шефа. Получилось как у Бернса в доме, который построил Джек.

    В новую командировку в Москву уже поехал Горюн, а я написал на имя директора жалобу, где выразил несогласие с решением главного инженера, так как поверил словам шефа о высокой квалификации нового специалиста, и проверять любое его действие не обязан. А через месяц меня перевели в отдел главного конструктора. Трехлетний кошмар совместной работы с Шевченко закончился.

    На мое место устроился некий Артур, грамотный и шустрый парень с Электронмаша, лет на пятнадцать моложе меня. Но еще много раз потом мне в кошмарных снах снился этот злополучный станок, и струйка голубоватого дыма, появляющаяся из пульта управления станка.

    А над Черновцами, как и над всей страной уже дул горбачевский ветер перемен. На партийной конференции района была снята с должности секретарь райкома Кузнецова. Теперь у бывшего шефа блата больше не было. Вернувшись вечером с партийной конференции на завод, директор сразу дал команду подготовить приказ о снятии с занимаемой должности начальника бюро Шевченко Э.А. После увольнения с нашего завода он перешел на другую работу, и там также был уволен за пьянство. А еще некоторое время спустя его утром без признаков жизни нашли на траве парка. Рядом валялись две пустые бутылки от водки. Но и директор несколько лет спустя частично повторил судьбу шефа. В середине или конце смутных для Украины девяностых, когда мы уже приличное время жили в Израиле, тогдашний президент Украины Кучма решил инкогнито посетить Черновцы и посмотреть, как функционируют предприятия города. Прибыв на наш завод, в кабинете он обнаружил вдребезги пьяного директора и сразу его уволил. Об этом инциденте мне рассказали бывшие коллеги с завода, когда я уже много лет прожил в Израиле. А недавно мне стало известно, что бывший директор в возрасте 70 лет скончался в Черновцах. Он мне очень помог пережить десять лет в Черновцах, и я всегда с благодарностью буду помнить о нем.